Порыв ветра, или Звезда над Антибой - Борис Михайлович Носик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Понятно, что биографов не может оставлять равнодушным вопрос о том, как Брак влиял на молодого художника «своего круга». Уж наверняка как-то влиял. Хотя бы примером бесконечного труда. Примером вечного поиска. Или, скажем, примером философского отношения к трудностям, к скудости и неудачам… Между прочим, именно супруга Жоржа Брака Марселина предупредила однажды де Сталя, что бедность пережить еще не самое трудное: труднее пережить богатство. Вероятно, Никола принял это за шутку, за парадокс. Да и богатство пока не маячило на горизонте…
Сам Жорж Брак не раз бывал в доме на рю Нолле, но воспоминаний о нем не оставил. На радость биографам сохранились от тех времен дневниковые записи молодого Марка Ивера. Он был сыном доброго доктора Мориса Ивера, наблюдавшего в ту пору за здоровьем Жанин. Дневниковые записи всегда казались мне интересней и достовернее мемуаров, так что позволю себе процитировать эти записи юного докторского сына.
«27.5.45
Антек уже приходил к отцу за справкой для своей матери, у которой больное сердце. Это четырнадцатилетний мальчик, которому на вид не дашь больше десяти.
В воскресенье я в первый раз пошел к ним в дом 54 по рю Нолле. Дом продан, они должны выехать, а жаль, потому что место невероятное и им очень подходит… Антек побежал искать отчима, чтобы открыть дом. Ставни в нем заперты, потому что двери разбиты на куски.
Я вошел в комнату, забитую полотнами Сталя, все разрушено, четыре комнаты без дверей, потолок почти провалился. Несколько полотен, огромные, но хорошие, как правило, очень абстрактные, но мне нравятся, так сказать, «красивая живопись», «хорошая работа» и везде видна его индивидуальность.
Через пять минут пришел Сталь. Огромный, не меньше двух метров, и голос как оркестр.
… Пришел месье Перре со своими друзьями, которые наверно, купили много картин.
Мы поднялись на второй этаж. Я знакомлюсь с мадам… настоящая покойница, зеленоватый оттенок кожи. Короче, сердечница. А на самом деле, существо замечательное, и ум в ней так и светится.
Она побежала искать стихи своего сына, чтобы мне показать, и я подумал, что это признак ее материнской любви… У нее поразительно живая речь. Так льется потоком, что отдельные слова даже не выделяешь.
«13.6.45
Сталь приготовил нам чай, вернулся с половиной длинного хлеба, который он разрезал и смазал маслом. Потом он принес нам огромный поднос со сладким творогом, чтобы намазать сверху. Странное блюдо, но недурно.
Реверди принес двух кур, пакет и огромный чемодан с 30 бутылками розового вина. Пиршество длилось до 3 или до 4 утра. Сожгли многие двери дома…
22.1Х
Они еще несколько дней будут на улице Кампань-Премьер. Я говорил ему (де Сталю), что мне хочется пойти с ним к Пикассо, чтобы с ним познакомиться. Он сказал, что мне это только повредит, потому что Пикассо не любит, чтобы ему слишком откровенно говорили, если на его картинах что-нибудь не понравится. Он любит, чтоб ему льстили, так что появление в обществе Сталя может мне только повредить. Мне показалось, что у него очень много показного, саморекламы…»
Глава 22. Таланты и поклонники, великие покойники
Скромные коллективные выставки все же ввели нового парижанина де Сталя в круг художников, знатоков искусства, галеристов и маршанов, помогли завести друзей и приобрести поклонников. Без поклонников-меценатов художнику, не имеющему внехудожественных доходов, выжить и вовсе невозможно. Выставки 1944 и 1945 года, а также близость к окружению Сезара Домеля и Альберто Маньели расширили круг парижских знакомых Никола, а со временем и круг его покровителей, его покупателей. Среди них были и художники, и любители, и просто тонкие знатоки искусства, и торговцы живописью, и поэты, и люди близкие к художественным кругам, и родственники Жанин. Одним из новых друзей Никола стал чуть раньше него пришедший к абстрактной живописи русский аристократ, граф Андрей Михайлович Ланской. Если верить ему, он был потомок того самого графа Ланского, который унаследовал супружеское ложе Пушкина, взяв в жены его вдову со всеми ее детьми и влиятельными связями. Русский эмигрант, художник Андрей Ланской был всего на двенадцать лет старше Никола де Сталя, но каждый из этих двенадцати лет стоил многих довоенных или мирных бельгийских. Как и Сезар Домеля или Альберто Маньели, он был самоучка. Годы его отрочества переломили война и революция. Он успел поучиться всего год в Пажеском корпусе и один год в гимназии, а семнадцати лет от роду юный аристократ Ланской ушел в белую армию драться с большевиками. Кто предскажет нам дороги и тропы судьбы? Чуть позднее, в Париже, Ланской был облеплен эмигрантскими большевиками, как сахар мухами, но судя по воспоминаниям, он к тому времени больше не придавал значения ничему, кроме занятий живописью. Понятно, что биографы и в жизни самых классических самоучек ищут – у кого учился, кого посещал. И всегда то ни се находят, не вполне, впрочем, точно. Вот про Ланского пишут, что в Киеве он заходил в студию А.Экстер, а в Париже к Судейкину. Но сколько раз заходил, теперь уже спросить некого. При ближайшем рассмотрении короткой и заполненной под завязку трудами и неприятностями парижской жизни Судейкина отыскать в ней щель для уроков трудно. А вот кто принял Ланского в Париже с распростертыми объятьями, так это были молодые парижские художники и их леваки-пастыри Ромов, Барт, Зданевич, Ларионов, а также их пробольшевистские группы «Удар» и «Через». В эту вот компанию левой молодежи (Терешкович, Карский, Воловик, Минчин) и тех, что были постарше, но там же паслись (вроде Пуни, Кременя, Липшица, Сутина, Цадкина, Грановского), и вошел в Париже Ланской: сидел с ними в кафе, где толковали о новой российской безграничной свободе, и уже через два года начал участвовать в ими организованных выставках. Сперва в большой коллективной в галерее «Ликорн», потом в галереях «Кармин» и «Анри» вместе с недавним красноармейцем Костей Терешковичем и недавним комиссаром Марком Шагалом. Оба были, впрочем, дезертиры и беженцы-эмигранты (Костя, как положено, бежал в Константинополь и оттуда в трюме добрался в Марсель, а комиссар Шагал сбежал из командировки, но вероятно, наган и кожаную куртку успел сдать то ли на границе, то ли
