Кровь Рима (ЛП) - Скэрроу Саймон

Катон ничего не сказал и просто пристально посмотрел на нее, его лицо было маской строгости.

- Я не хочу, чтобы моей семье был причинен вред, - продолжила она. - И поэтому я скрывала от тебя свои знания греческого и латинского языков, и ни по какой другой причине. Я всем сердцем желаю, чтобы я была честна с тобой, потому что я вижу, что ты хороший человек. Несмотря на то, что произошло в Лигее. Не в твоей природе приказывать разрушать город и истреблять его жителей. Радамист подтолкнул тебя к этому. Он отравил твой разум, трибун, и направил твою руку на месть и жестокость. Судьба Лигеи была создана им, а не тобой, и пролившаяся кровь находится на его руках, а не твоих.

- Как то, что ты мне сказала бы, что ты говоришь на других языках, подвергло бы твою семью опасности? - потребовал ответа Катон. - И как именно Радамист манипулировал мной, как ты утверждаешь?

Брови армянской девушки нахмурились, когда она зажала рот свободным кулаком, а затем опустила голову на руки и всхлипнула.

- Довольно! - прорычал Катон. - Скажи мне прямо. Или я клянусь своими богами, что я сам перетащу тебя в палатку Радамиста и скажу ему, что ты шпионила за ним.

Она подняла глаза, ее лицо было маской страха, и слезы блеснули в ее глазах.

- Если я скажу тебе, ты рассердишься. . . будешь в ярости. Если я скажу тебе правду, ты будешь опасен для себя и своих людей.

- Говори! - крикнул Катон.

Она отпрянула, словно от сильного удара, и покачала головой. - Я не могу. Нет, пока твои страсти накалены. Пожалуйста, трибун, не заставляй меня.

Разочарование Катона быстро переросло в гнев, и он почувствовал огонь в своих венах. Он взял себя в руки, сделал долгий, глубокий вдох и заставил себя успокоиться и продолжить низким, ровным тоном, снова обращаясь к ней.

- Берниша, я должен знать все, что ты мне можешь сказать. Сейчас же. Я предоставлю тебе справедливое судебное разбирательство. Если у тебя есть веские причины скрывать от меня правду, я не буду тебя наказывать. Если же нет или ты откажешься раскрыть все, я немедленно верну тебя к Радамисту.

Ее плечи опустились, и она кивнула. - Очень хорошо. То, что я сказала о том, чтобы не дала ему знать, что говорю на твоем языке, правда. Когда его люди забрали меня из моего дома, я надеялась, что если я подыграю им и выдержу то, что они припасли для меня, они в конце концов отпустят меня. Если бы они знали, что я могу говорить по-гречески и по-латыни, они могли бы найти для меня применение, и меня бы никогда не выпустили. Мой отец научил меня ценить молчание, урок, о котором у меня никогда не было причин сожалеть до сих пор. Видишь ли, я подслушивала в палатке Радамиста разговоры между ним и его ближайшими последователями. Кажется, что сильные люди всегда думают, что их рабы и слуги – тупые звери, и часто говорят перед ними без осторожности. Но ничего примечательного я не услышала. До той ночи, когда ты приходил в палатку, и он предлагал тебе меня, - она ​​остановилась и встретилась взглядом с Катоном.

- Ты можешь вспомнить, как я выглядела испуганной?

Катон кивнул. - Я помню. Это причина, по которой я выбрал тебя.

- Причина моего страха в том, что незадолго до этого я слышала, как Радамист отдавал приказы одному из своих офицеров. . . Приказывая вывести из лагеря отряд конных лучников, чтобы выследить и убить добычу.

- Охота, - сказал Катон. - Я помню. В тот день мы разослали несколько фуражных отрядов. В этом нет ничего необычного.

- Но, трибун, добычей, на которую были отправлены эти люди, были ваши солдаты...

Катон почувствовал, как по спине пробежал ледяной холод. - Мои солдаты?

- Я думала, они говорят о животных. Но затем Радамист сказал что-то о римских свиньях и о необходимости их убить, чтобы укрепить хребет их командира. Это были те самые слова, - она ​​испуганно посмотрела на него.

В голове Катона возникли ужасные образы, когда он вспоминал судьбу центуриона Петиллия и его людей.

- Это невозможно, - мягко сказал он. - Конечно, нет?

Берниша хранила молчание, пока не осмеливаясь сказать что-либо еще, наблюдая за его реакцией и осознанием того, что оно в конце концов озарило его лицо.

Катон вспомнил подробности ночи. Он воспринял настойчивое желание Радамиста присоединиться к нему для расследования подозрительных движений на опушке леса как еще одно проявление своей бравады. Но если бы Берниша говорила правду, то Радамист знал бы, что в темноте его не поджидает опасность. А потом был вопрос, который беспокоил Катона, когда он мысленно проигрывал это событие. Как было возможно, чтобы Петиллий и его люди были застигнуты врасплох, так что не было никаких звуков сражения или криков тревоги, чтобы предупредить другие отряды фуража? Теперь это было очевидно. Почему они должны были быть настороже против еще одной группы фуражиров из лагеря? Они считали иберийцев союзниками, друзьями, и это сделало бы их достаточно легкой добычей для убийц, посланных Радамистом.

Катона тошнило от масштабов предательства и интриг иберийского царевича. Радамист хотел, чтобы он разделил его безжалостные амбиции запугать армян и заставить их при этом так напугать, чтобы они не осмелились бы стоять между ним и троном в Артаксате. Катон отказался сотрудничать, поэтому ибериец изобрел способ наполнить его гневом и жаждой отмщения за своих людей. «На этом манипуляции не закончились», с горечью подумал Катон. Когда лигейцы отправили ту делегацию, чтобы обсудить сдачу города, Радамист увидел возможность подлить масла в огонь, пылающий в сердце Катона. Вот почему он так хотел перевести их слова для Катона, почему он сказал, что убийцы Петиллия прячутся за стенами города, прекрасно зная, что это еще больше разожжет гнев Катона.

Он горел от стыда за то, что его полностью провели вокруг пальца. Радамист манипулировал им, словно дешевый уличный артист своей марионеткой, дергая за каждую ниточку, чтобы Катон танцевал под иберийскую мелодию. В результате Лигея была превращена в пепел, а обугленные останки убитых им людей остались похороненными под руинами. Помимо горожан, хорошие люди были убиты и ранены во время штурма. И была проблема тьмы и страданий, которые Катон пережил в последующие дни. Все это – дело рук Радамиста.

Несомненно, царь думал, что цель оправдывает средства. «Достаточно разумная философия, которую можно применить, - подумал Катон, - если только ты не будешь средством».

Он зашипел от разочарования и гнева и сел на противоположный от Берниши конец кровати.

- Что ты собираешься делать, трибун?

Катон повернулся к ней, и ему пришлось перефокусировать свои мысли, прежде чем он смог ответить. - Ничего подобного, если тебя это беспокоит.

Она выглядела обиженной. - Я больше беспокоилась о тебе. О том, что ты будешь делать сейчас, после того как узнал все.

- А? - Катон провел рукой по голове, взъерошив кудри. У него не было желания делиться своими мыслями с этой женщиной, которая уже дала ему достаточно причин не доверять ей. Поэтому он промолчал, обдумывая опасную ситуацию. Он мог приказать Макрону и его центурии последовать за ним в шатер царя и искрошить Радамиста и его придворных, но тогда остальная часть колонны, иберийская и римская, мгновенно схватились бы друг с другом за глотки, и войско было бы уничтожено... Парфяне сделали бы фарш из того, что осталось... Он мог оставить Радамиста, вернуться в Антиохию и сообщить об убийстве Петиллия и других преторианцев. Катон сомневался, что императору будет очень приятно узнать, что его союзник убил римских солдат. Но Нерон мог оплакивать потерю своих людей несколько меньше, чем оплакивать потерю возможности вернуть Армению под протекторат Рима. И за это будет нести ответственность Катон. Кроме того, какие у него были доказательства того, что Радамист действительно виноват? Все, что у него было, это его подозрения и слова какой-то служанки.

Он взглянул на Бернишу. - Я понятия не имею, что делать.

- Но ты мне веришь?