Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

– Благослови меня, если я припомню. Прошло уже несколько часов. Натворил что-нибудь?

– Когда вы хватились Маркаса?

Носорожий взгляд карги озадаченно увял.

– Да я вроде его и не теряла. Он наверху. Третья слева. Иди уж, раз ты так к нему прикипел, я не буду выстраивать остальных в шеренгу.

С омерзением отвернувшись от нее, я взбежал по лестнице. Третья дверь слева была открыта. В комнате я обнаружил кровать, лампу и столик с зеркалом, в верхнем ящике которого лежала дешевая театральная краска. Больше почти ничего. Я вышел из бесплодной каморки и постучал в соседнюю.

Из дверей высунулся мальчишка лет тринадцати-четырнадцати. Не удивленный. По правде говоря, настолько равнодушный к тому, кто я и чего хочу, что я мог бы пробить кулаком его стенку. Одежда мужская, но совершенно нелепая – дешевый атлас, кружевные манжеты и медные побрякушки. Он не спал, глаза были ясными.

– Не знаешь, когда Маркас ушел из дома? Я полицейский, и это важный вопрос, – сказал я.

– У нас есть полицейские? – спросил он, искренне удивленный.

– Есть, – устало ответил я.

– Насчет Маркаса я не знаю. Когда угодно, если подумать, все равно Миссис последние пару дней скачет на трубе. Вчера днем Маркас был пьян, как матрос, даже стоять не мог. Наверное, кто-то из гостей поделился с ним выпивкой. Он ушел, вы сказали?

– Да. Из его комнаты что-нибудь пропало?

Мальчик вышел из дверей и заглянул в соседнюю комнату. Осмотревшись, он покачал головой.

– Не-а. О. Его книжка обычно лежит здесь, у зеркала. Он оставляет ее нам. Мы заходим, когда есть свободная минутка, пишем друг другу записки. Шутки. Я ее не вижу.

Быстрый осмотр ничего не дал – дневник исчез. Я не знал, чем бы он мог мне помочь, и потому продолжил дело.

– У Маркаса были какие-нибудь конкретные друзья?

– В смысле, из нас или из клиентов?

– И то, и то.

– Не-а, Маркас здорово заикался. Просто ужасно. Вот зачем книжка. Мы здороваемся, через час он туда пишет, потом мы читаем. Кто не умеет писать, рисует картинки. Это такая игра.

Лицо парнишки затуманилось. Тревожные морщинки были глубже, чем следует. Глубже, чем у Птички. Ну да, на три-четыре года.

– Вы сказали, были ли у Маркаса друзья, – прошептал он.

– У меня есть еще один вопрос, а потом я все объясню, – пообещал я.

– А какой?

– Сколько тебе потребуется времени, чтобы спокойно собрать всех, кому меньше шестнадцати, и найти им какую-нибудь обувь?

Кое-кто станет утверждать, что драгоценным минутам, потраченным на вывод шестерых мальчиков – возглавляемых моим восторженным новым помощником, Джоном, который оказался старшим, – из этой ямы, могло найтись применение и получше. Не буду спорить. Все могло бы и затянуться, но к тому времени, когда мы всемером спустились вниз, гарпия полностью ушла в свою трубку с опиумом; она храпела, как гроза, а на платье проступали пятна мочи. Если бы мне хотелось засунуть ее вниз головой в Гробницы, я бы вернулся. Но в ту минуту мне некогда было суетиться.

И вот всего через два часа я вернулся в Святого Патрика, надеясь, что к этому времени отца Шихи уже освободили. Он был в маленьком садике у дома священника, лысина блестела под солнцем. Вместе с Нилом и Софией он подрезал листья у помидоров, и в воздухе висел их тяжелый острый запах.

– Ну, а теперь что? – спросил он, когда заметил меня.

– Питер, Райан, Эмон, Сорока, Джем, Полосатый и Джон, – ответил я.

– Слава Богу, – усмехнулся священник. – Я уж и не думал, что сегодня мне доведется улыбнуться.

Я пошел домой.

Миссис Боэм пекла, месила тесто, выпятив костлявые бедра. Когда я подошел, она сдула прядь тусклых волос, попавшую в рот.

– У вас есть какое-нибудь безопасное место, куда вы можете поехать? – спросил я. – На день-два, с Птичкой. Если я закрою лавку и буду выплачивать вам дневную выручку? У меня есть деньги от демократов, и мне не нравится, какой оборот принимают дела. Пожалуйста, скажите «да».

– Моя двоюродная сестра Марта, она живет в Гарлеме. Ехать недалеко. Я всегда собиралась ее навестить. И сейчас время подходящее.

– Спасибо, – с огромной благодарностью ответил я. – Но сначала мне нужно с ней поговорить.

– Спасибо, – ответила она, когда я поднимался по ступенькам, – что украли лошадь. О, мистер Уайлд?

– Да?

– Последний эпизод «Света и теней улиц Нью-Йорка» очень хорош. Много… интересного, – ее губы треснули в застенчивой улыбке. – Я оставила ее перед вашей дверью.

– Миссис Боэм, вы просто сокровище, – улыбнулся в ответ я.

В комнате миссис Боэм Птички не было. Она оказалась в моей, изучала любительские наброски и примерялась с карандашом к чистой бумаге. Птичка подняла взгляд на меня и расплылась в улыбке.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, мистер Уайлд.

– Ну конечно, нет. Но мне не посчастливилось заиметь карандаш. Где ты его взяла?

– Его дала миссис Боэм. Кажется, она больше на меня не сердится.

Я уселся спиной к стене в паре футов от Птички, боясь того, что мне предстояло сделать. Во рту был кисловатый привкус.

Первым делом я снял с себя шляпу. Потом повязку. Бросил их рядом и положил руки на колени. Только я, Птичка и мое лицо, потому что она это заслужила, и в память о церковной двери, запятнанной кровью. Образ окровавленной двери добавил мне смелости.

– Мне нужно знать все, – сказал я. – Это больно, но все равно нужно.

В глазах Птички вспыхнул страх. Потом она опустила веки. Чуть пожала плечами. Проползла несколько футов на четвереньках и уселась рядом со мной, тщательно расправив вышитое платье и прижав коленки к груди.

Если вы захотите узнать, на что похожа храбрость, я не смогу придумать лучшей картины.

– Сейчас – правда, – прошептала она.

– Правда, – согласился я.

Мы посидели так немного. А потом Птичка с размаху бросилась рассказывать. Я падал в этот омут вместе с ней и сражался с ощущением падения за каждый дюйм.

Глава 20

Каким бы делом занят был,Ты Господу внимай,И если заповеди чтишь,То грех не принимай.Гнушайся Римской Шлюхи слов,И прочих богохульств,Из чаши проклятой не пей,Веленья отвергай.

– Лиам не переставая кашлял, – начала Птичка; ее взгляд не отрывался от рук, лежащих на коленях. – Много дней, и они послали за доктором Палсгрейвом. Он очень беспокоился. Рычал на всех, потом извинялся и раздавал карамельки, пока они не закончились, и поэтому мы поняли, что он беспокоится. Один раз остался с Лиамом на всю ночь, хотя откуда у него на это время, ему ведь приходится присматривать за множеством детей. За тысячами, наверное. И тогда мы все подумали, что Лиам может умереть.

– От пневмонии.

– Да. Это все было раньше, может, за две недели. Лиаму стало лучше, он снова стал румяным. Спасибо доктору Палсгрейву, хотя я думаю, доктор позабыл о Лиаме, как только вышел за порог. Но потом Лиам в один день вышел на улицу, и кашель вернулся. Просто ужасно звучало. На следующее утро его дверь заперли, и хозяйка сказала, ему нужен отдых, и чтобы мы не приставали к нему.

Птичка умолкла. Я не подталкивал ее. Только чуть подвинулся, коснувшись локтем ее плеча. Она закрыла глаза и сказала:

– В ту ночь.

– Двадцать первого августа.

– Да.

Я ждал.

– Я спустилась по лестнице, захотелось молока. Хозяйка никогда не возражала, если нам хотелось чего-то такого. Еще поесть. У нее денег хватает, и молоко всегда было хорошее. Другие говорили, в их прежних домах в испорченное молоко добавляли мел и воду, чтобы было незаметно. Я налила себе молока и выпила. Я была не… в общем, гостей не было, только у Софии, по-моему. И я пошла в зал, посмотреть в окно, на платья дам. Там стоял экипаж. Тот, в котором ездит человек в черном капюшоне. Я его узнала, и мне сразу стало очень холодно.

– Ты можешь сказать, на что он похож?

– Большой и темный. Четырехколесный, запряжен парой. На боку какая-то маленькая картинка, но я не смогла ее разглядеть как следует.

– И что ты сделала?

– Отскочила от окна. Думала, может, мне следует спрятаться в спальне, раз уж я видела, что происходит, когда… я никогда об этом никому не рассказывала. Что я мельком видела, как нас увозят. Завернутых в черную тряпку, но я не знала, что под ней. Я только била всякие вещи и ничего не говорила. Чашки, один раз лампу. Она никогда меня за это не порола, но смотрела таким холодным взглядом, а потом мне несколько дней приходилось меньше спать.

– А сколько ты там прожила, всего?

– Я не помню. Долго, полировала серебро. Она говорит, я там родилась. Не знаю, правда или нет. Хотя я начала работать, когда мне исполнилось восемь. Это я помню.