Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

Как бы я ни относился к Валентайну, жизнь с таким братом давала мне огромное преимущество: я невысокий парень, который знает, как драться со здоровым мужиком.

Ты должен быть быстрее.

Апперкот, поворот, навал, удар, и все быстрее, чем они, хотя сердце колотится как бешеное. Точнее, чем они, пусть я и невысок. Так я и дрался в тот день.

Быстро. Резко.

Лучше.

Потому что стоит двум здоровым мужикам повалить парня поменьше на землю, все будет кончено.

И тут кулак Коромысла с треском пистолетного выстрела встретился с моей челюстью. Я рухнул, будто и в самом деле подстреленный. Я лежал на спине в грязи, устилавшей задворки Коу Бэй, в ушах звенело. Когда сапог Коромысла наступил мне на горло, а Мозес подобрал свой нож, я успел подумать: неужели я не мог выбрать менее жалкий вид смерти – быть зарезанным, лежа в дерьме, парой «медных звезд» – сослуживцев?

Я беспомощно дернулся, сапог погружался в мою гортань.

И тут все сдуло.

Потом кто-то вскрикнул; крик выдернул меня с грани, как буксирный трос.

– Ты, копченый ирландец, а ну отвали от меня, – выкрикнул другой голос.

Я все еще не мог пошевелиться, но спустя секунду это прошло.

В легкие хлынул воздух. Слава богу, для этого не требовалось думать, иначе я мог бы упустить момент, танцуя на краю чего-то широкого и темного.

Еще один крик, потише. Удар.

Когда я вернул себе способность видеть, то уже перекатился на колени, задыхаясь, как утопающий. Правда, в остальном я не пострадал. Никаких следов Мозеса Дейнти и Коромысла не видно. Или так мне показалось. Все исчезло, причем необъяснимо тихо.

Вскоре я смог подняться на ноги, к мазку солнечного света, страшно далекого от этого несчастного отрезка переулка.

Со всех сторон меня окружали призраки.

На исхудавших лицах – запавшие, будто глазницы выдолбили долотом, карие глаза. Висящие лохмотья – то ли остатки одежды, то ли лоскуты, которые носят духи на картинках из книг. Но призраки так не пахнут, и, надеюсь, в их лицах нет такого страдания. Здесь были и мужчины, и женщины, правда, не знаю, какого возраста. Человек десять. Все молчаливые и недвижные, будто уже и вправду умерли, а не только направляются в ту сторону. И смотрят так, будто вовсе не они, а я – привидение, силуэт волшебного фантома.

Они пришли из окрестных домов, осознал я. И все до единого были черными. И тогда я вспомнил, кто живет в дальнем конце Коу Бэй. Коу Бэй, где не селятся даже ирландцы. Или еще не селились. Пока.

– Вы Тимоти Уайлд, – произнесла женщина.

Я попытался ответить, но смог только опереться спиной о стену и кивнуть.

Они ждали.

– Где, – прохрипел я, – двое других полицейских?

Один из мужчин выступил вперед, покачивая головой.

– Не тратьте время, мистер Уайлд, спрашивая о той паре. Вы в порядке?

Я кивнул, хотя горло все еще трепыхалось, как раздавленный пальцами жучок. Цветной мужчина, которого я никогда раньше не видел, вложил мне в руку медную звезду.

– Я больше не стану тратить на них время, – пообещал я.

Мой голос был ничуть не лучше палки, которой чертят слова на песке. Но этого хватило.

– Ну, кажется, с вами все хорошо, мистер Уайлд, – сказал мужчина, пока призраки исчезали, один за другим. – Можем ли мы еще чем-то вам помочь?

– Спасибо. Пожмите от меня руку Джулиусу Карпентеру.

Оставшиеся мужчины и женщины медленно поворачивались и исчезали в домах. Под толстыми слоями голода и нужды проступала мрачная удовлетворенность.

– О, мы все видим его и знаем его, так что непременно, мистер Уайлд, – согласился мужчина, а затем тоже исчез в тенях, откуда они все явились.

Колотая рана, как оказалось, была всего лишь маленькой дыркой. Почти незаметной. Пошатываясь, я двинулся к устью Коу Бэй, но по пути встретил вторую за этот вечер банду головорезов.

Кегля исчез не просто так, ясное дело. Первым шел Клык, взвешивая в руке дубинку, а шрам на его губе дергался, как марионетка. За ним ссутулились еще шестеро, включая Коробка, Одноглазого и самых рослых солдат из «Захватывающего, ужасного и кровавого зрелища битвы при Азенкуре». Я был тронут. Примкнув к дружине, я вновь вырвался на улицу, на солнечный свет.

– Здорово они вас заткнули, – обеспокоенно заметил Коробок. – Дышать можете?

– Все отлично.

– А че такой висельный?

– А как выглядеть парню, если собственный брат посылает пару разбойников успокоить его?

«Хотя он меня предупреждал», – мысленно добавил я.

В мрачной тишине мы дотащились до театра, зашли внутрь и спустились на освещенную лампами сцену. Даже тени в тот вечер свисали странно, или мне так казалось. Сумрачные полосы напоминали картинку, которую нарисовал птенчик, на полдороге забывший о перспективе, и я с тупой болью вспомнил, что люди видели тело Маркаса, и все уже развалилось, как бы я ни дергался.

Оставшиеся газетчики слонялись по сцене или валялись на спине, играя в кошачью колыбельку. Я заметил новый стол, заваленный бумагой, фитилями и пакетами с порохом. Значит, Хопстилл действительно заглядывал к ребятам, и не раз. И, похоже, ни один не сжег себе лицо. Хотя трое были окрещены почерневшими глазами и разодранными губами.

– Что происходит? – спросил я.

– Мы поймали тачку.

Взгляд пугающе взрослых глаз Коробка сейчас казался особенно усталым. Он взъерошил свои черные волосы и уселся по-индейски у восковых горок рампы.

– Вы нашли черный экипаж, – предположил я.

Тишина. Один из подростков тихо фыркнул и перевернул страницу своей газеты. Но я почувствовал прилив гордости. Хотя бы одно дело мне удалось.

– Слушайте, весь город катится к чертям, так что давайте, выкладывайте.

– А правда, – начал Одноглазый, нервно потирая камушек в своей глазнице, – что одного птенчика-мэб вскрыли и подвесили, как Иису…

– Да, – с трудом произнес я, – а вы сами знаете, как разносятся вести. Если этого не было в дневных газетах, то только из-за начальника полиции.

– Это было в дневных газетах, – поправил меня Клык.

У меня на секунду перехватило дыхание.

– Парни, мне нужен этот экипаж, – взмолился я.

– Вы его слышали, – каким-то странным тоном бросил Клык маленькой группе мальчишек с ссадинами на лицах. – Колитесь.

– Я уже все им выложил, – отрезал долговязый юнец, тыча пальцем в Кеглю и Коробка. – И за все хлопоты получил по морде при всем честном народе.

– И еще раз получишь, Том Кокс, если не переделаешь свой рассказ, – проворчал Кегля.

– Нечего переделывать, пока я здесь, – твердо сказал я. – Выкладывай. Где экипаж?

– Не знаю. Мы его потеряли, – пробормотал Том Кокс.

– Что? Ладно, тогда где он был?

– Перед рестораном рядом с Сент-Джон-парк, где мы продаем дневные газеты; уже отъезжал, когда мы его углядели. Мы бросили работу и тащились за ним мили с полторы, типа того, движение медленное было, а потом он встал перед кирпичной аутем. Потом кое-кто вышел оттуда, – добавил он, вызывающе глянув на Кеглю. – Кое-кто зашел в аутем. Закрыл дверь, и коляска уехала. Я видел ясно, как день. Все видел. Так что мы отчалили, вернулись сюда. Не знали, чего думать.

– В последний раз спрашиваю, кто вышел из экипажа и зашел в церковь?

– Еще раз скажешь Мерси Андерхилл, – зарычал Кегля, снимая очки и протягивая их Клыку, – и я выйду с тобой на столько раундов, сколько нужно, чтобы заткнуть твою ловушку для картошки.

– Отвали, – отрезал Том Кокс, вскакивая на ноги. – На ней было то зеленое платье, с широким воротом и папоротником, мы все его видели тыщу…

Я успел поймать Кеглю за ворот, когда он очертя голову бросился в драку. Правда, он не занимал моих мыслей. Только руку.

«Зеленое платье, широкий ворот, как у большинства ее платьев, и вышивка из папоротников. То самое, которое было на ней, когда она стояла напротив Ниблос-гарденс в марте».

Как книжка по истории. Столько прошло времени.

Она скользила взглядом по улице, на руке висела корзинка, набитая незаконченными рассказами. В то время Мерси пришлось провести несколько дней в постели из-за сильной лихорадки, но, судя по румянцу, она уже оправилась. Я не знал, что она уже выходит на улицу. Всего за день до того я вручил преподобному бутыль настойки и книгу, купленную с лотка. Он благодарил меня, будто эта мелочь была великим даром, поскольку ничто так не расстраивало Томаса Андерхилла, как болезнь дочери. Но она стояла там, застигнутая врасплох, как лучшая из статуй, и закончила оду, над которой работала, пока выздоравливала, и я читал ее прямо посреди улицы, а на черных волосах блестели солнечные лучи.

Если Мерси вылезла из экипажа человека в черном капюшоне, значит, она в опасности. Все шло к тому.

– Эта аутем – церковь на Пайн-стрит, да? – спросил я.

– Она самая, – ответил Том Кокс, его лицо раскраснелось от желания задать Кегле хорошую трепку.