Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Воровские «пристани»

Иван Каин 26 января 1742 года заявил в Сыскном приказе: «…знает он воров, и мошенников, и подозрительных людей, и зернщиков, которые в Москве в разных местах живут: в ямах земляных, и в печурах, и в кочках, и под мостами, и на кабаках, и в протчих местах, а собираются ночным временем», — и просил, «чтоб для сыску оных дать ему драгун полную команду»[428].

В этой своего рода «заявке» на будущую сыскную деятельность вор-отступник назвал основные места скопления «подозрительных» людей в Москве.

Правда, далеко не все преступники обитали «в ямах земляных, и в печурах, и в кочках, и под мостами, и на кабаках». Многие воры из числа «фабричных» жили при мануфактурах, на которых они работали. Например, сорокалетний солдатский сын Кузьма Григорьев сын Легас 29 декабря 1741 года показал, что «тому ныне лет с тридцать он, Легас, записался на Большую суконную фабрику в ученики» и с тех пор «живет и работает он на той фабрике и по ныне». 29-летний сын посадского Данила Артемьев сын Беляцкий, названный среди московских воров в реестре Каина, в декабре 1743 года также рассказал, что он 20 лет назад записался в ученики на Большой суконный двор, на котором «по сей привод» и обитал — «жил на оной фабрике при работе». Еще один «мошенник» из списка Каина, 21-летний Петр Михайлов сын Губан, родился в семье «фабричного» Большого суконного двора, вырос на этой мануфактуре, а повзрослев, записался на «Журавлевую фабрику», «работал и живет на той фабрике»[429]. Таким образом, московские мануфактуры, в первую очередь расположенный возле Каменного моста напротив Кремля Большой суконный двор, были местами совместного проживания многих воров.

Еще одним таким местом была Московская гарнизонная школа у Варварских ворот, в которой многие солдатские дети не только обучались, но и жили. Например, пятнадцатилетний «мошенник», солдатский сирота Алексей Иванов сын Елахов в конце 1741 года на допросе показал, что «тому ныне девятой год он, Алексей, записан в гарнизонную школу и жительство он имеет во оной школе и по ныне»[430].

Но всё же значительное число профессиональных преступников Москвы во времена Ваньки Каина постоянного места жительства никогда не имело. Для них были характерны частая смена мест ночевок и в целом бродячий образ жизни. Где же укрывались московские «мошенники»?

Прежде чем ответить на этот вопрос, попытаемся представить себе облик тогдашней Москвы. Выдающийся историк И. Е. Забелин писал о Первопрестольной в первые десятилетия XVIII века: «Это был город по преимуществу „деревенский“, город, в котором не только самая большая часть домов, но даже и многие мостовые были еще деревянные. Улицы были неправильны, где слишком широкие, так что походили на площадь, где слишком узкие, так что трудно было разъехаться. Было много также тупиков, т. е. переулков, которые преграждались строениями. Значительная часть домов состояла из обыкновенных крестьянских изб, больших и малых, которые не только не были ничем окрашены, но нередко были курные, черные, или с деревянными трубами, крытые тесом и дранью, а в ямских слободах и вообще на краю города — даже соломою… Такие домики и избы выходили обыкновенно на улицу, как в деревнях, и стояли в иных местах довольно тесно; напротив того, все более или менее значительные постройки, т. е. дома зажиточных и богатых людей, прятались в глубине дворов, так что по иным улицам тянулись бесконечные заборы, прерываемые изредка воротами, которые сохраняли еще древнюю архитектуру, т. е. были покрыты небольшими двухскатными кровлями… Массу строений разделяли иногда огромные пустые пространства, занятые садами, огородами, пустырями, лугами, прудами и т. п.; всё это огораживалось иногда просто кольями и даже плетнем, а иные места и вовсе оставались без городьбы… Каменных построек в эту эпоху было вообще очень немного. Все они принадлежали или казне, или знатным и богатым лицам и стояли обыкновенно в глубине широких дворов, под которыми бывало нередко от 1 до 5 десятин земли, занятой „службами“, садом и разными другими принадлежностями широкого барского житья»[431].

К этому описанию выдающегося москвоведа необходимо добавить, что после «великого» пожара 29 мая 1737 года в городе повсеместно встречались брошенные пустые дворы с обугленными остатками каменных и деревянных строений (они во множестве зафиксированы даже в переписной книге московских дворов 1742 года). Видимо, один из таких запустелых дворов в Зарядье и облюбовал слепой нищий Андрей Федулов, у которого зимой 1741 года укрывались многие воры. Осенью 1745 года известный московский преступник, беглый «фабричный» Гаврила Рыжий ночевал «близ Донского монастыря в кирпичных сараях». Там же в декабре 1747-го ютился беглый каторжник Матвей Цыган. Пойманный Каином в августе 1743 года беглый солдат Гаврила Степанов сын Богданов «жил в Москве за Сухаревой башней, начевывал в пустых сараях»[432].

Кроме этого, московские бродяги приспособили под жилье, по-видимому, все печуры в стенах Китай-города и Белого города, окончательно утративших к этому времени свое фортификационное назначение. Как мы помним, в хижине, приделанной к печуре в Китайгородской стене возле Москворецких ворот, зимой 1741 года проживал беглый солдат и «мошенник» Алексей Соловьев. По-видимому, именно там он составил свое «повинное доношение» с реестром, в котором указал имена семи десятков московских преступников. Воры Гаврила Полетаев, Василий Озеров и Тимофей Шейдяков с января того же года жили вместе «близ Москвы-реки в Васильевском саду в городовой стене в печуре». Четырнадцатилетний Дмитрий Злобин, сбежав летом 1743 года из Московской гарнизонной школы, «ночевал близ той гарнизонной школы в городовой стене две ночи». Его собратья по воровскому ремеслу беглый солдат Василий Шапошников и воспитанник гарнизонной школы Николай Котенев в августе 1745 года «начевывали близ Покровских ворот в печуре»[433]. Справедливости ради необходимо отметить, что печуры в это время использовали для жилья не только бродяги, но также и некоторые разорившиеся после пожара 1737 года законопослушные московские жители. Например, согласно исповедным ведомостям Китайгородского сорока 1748 года в приходе церкви Иоанна Богослова, что под Вязом, «после пожару» в печуре обитал наборщик Московской типографии 56-летний Василий Андреев со своей 44-летней женой Евдокией Михайловной и дочерьми — семнадцатилетней Анной и семилетней Марией[434].

Во многих местах Москвы (например, в районе современного Нового Арбата) были разбиты огороды, где обыватели сажали капусту и прочие овощи[435]. Повсюду, в особенности в ямских слободах, было большое количество всякого рода нежилых построек хозяйственного назначения (овины, гумна и т. п.), в которых легко можно было схорониться. Так, известный московский «мошенник» беглый солдат Максим Родионов сын Попов прятался в Москве «по разным гумнам и по огородам». Девятнадцатилетний беглый рекрут вор Гаврила Белозеров в ноябре 1741-го — феврале 1742 года «ночевывал в разных местах в лесном ряду в стопах и в Дорогомиловской и в Тверской Ямской слободах по гумнам, в овинах, и в сараях, и в соломе». Осенью 1741 года беглый дворовый Василий Озеров, занимавшийся домовыми кражами, «ночевывал на Москве-реке близ Москворецких ворот на лесу в шалашах, с ним же ночевывал суконного двора ученик Василей Генералшенок». Хорошо известный нам беглый каторжный Матвей Цыган в ноябре 1744 года укладывался на ночлег «в разных ямских слободах в овинах». «Мошенник» и беглый солдат Василий Шапошников после побега «ходил в Москве по разным местам и начевывал в поле подле ржаных стогов». Беглый «фабричный» Григорий Ларионов весной 1745 года проводил ночи «у Спаса Нового монастыря на берегу Москвы-реки в стопах, и с ним, Григорьем, прилучились быть для ночевания ж по сему делу приводных два человека, а именно Федор Журка да Григорий Гаврилов»[436].

Второго сентября 1745 года Иван Каин «извещал» в Сыскном приказе: «…оного де числа ходил он, Каин, для сыску воров, мошенников, разбойников и беглых салдат и, как будет за Яузскими вороты в Таганке, и в той Таганке под шалашами усмотрел он, Каин, Коломенского полку беглого салдата Масея Игольникова да при нем шубу нагольную баранью, про которую объявил ему, Каину, что де он ту шубу в той Таганке незнаемо у какога чину у проезжаго человека взял с возу с товарыщи своими…» Пойманный оказался уже хорошо нам знакомым беглым солдатом Максимом Поповым, которого доноситель уже задерживал в притоне Андрея Федулова в первую ночь своей сыщицкой биографии, 28 декабря 1741 года. На допросе в Сыскном приказе беглец, между прочим, показал: «…сего сентября 2 дня пришел он… в той Таганке на берег в шалаш с приводным ныне с ним товарищем Журавлевой фабрики с учеником Григорьем Ларионовым и легли спать, и в то де число поутру близ ранних обеден, пришед в тот шалаш, не вем чего ради, доноситель Каин, взяв их ис того шалаша… привел в Сыскной приказ»[437].