Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - Евгений Акельев

Днем 16 августа 1746 года 49-летнюю Анну Герасимову вывели на Красную площадь и при стечении народа жестоко высекли кнутом, а в октябре она вместе с еще восемьюдесятью приговоренными к ссылке колодниками на ямских подводах покинула Москву, видимо, навсегда[404].

Коллективный портрет московских воров

После рассмотрения «галереи» из девяти «портретов», иллюстрирующих различные пути, которые вели на преступную стезю, попробуем разобраться, что же объединяло всех этих персонажей.

Подавляющее большинство московских мошенников круга Ваньки Каина (64 из 69 человек) составляли представители сильного пола. В шестидесяти пяти случаях мы имеем данные о возрасте арестованных. Большинству московских профессиональных преступников (31 человек, 48 процентов) на момент ареста было от восемнадцати до тридцати лет. Другую большую группу (18 человек, 28 процентов) составляли совсем молодые люди — от десяти до восемнадцати лет. Наконец, 11 человек (17 процентов) находились в возрасте от тридцати до пятидесяти лет и четверо (6 процентов) были людьми пожилыми — от пятидесяти до семидесяти лет. Таким образом, 76 процентов преступников на момент следствия относились к двум первым возрастным категориям, то есть были людьми молодыми или юными.

Обобщение биографических сведений о московских «мошенниках» дает ответ на вопрос, к каким слоям общества они принадлежали на момент следствия. Самую большую группу воров (32 человека из 69, или 47 процентов) составляли всякого рода люмпенизированные элементы (беглые солдаты, каторжники, крепостные, утратившие связь с общиной посадские и крестьяне и т. п.). Вторая значительная группа (19 человек, 28 процентов) — «фабричные», то есть работники московских мануфактур, в основном Большого суконного двора. Граница между этими двумя группами подвижная: некоторые воры могли на протяжении короткого времени не раз записываться на «фабрику», затем с нее убегать, а спустя время возвращаться обратно. Наконец, третья группа — солдатские сироты, воспитанники Московской гарнизонной школы у Варварских ворот (десять человек, 15 процентов). И лишь семь человек (10 процентов) относились к традиционным социальным группам, в реальности составлявшим большинство населения Москвы XVIII века (среди них были два дворовых, два солдата, посадский человек и два малолетки — сын приказного служителя и унтер-офицерский отпрыск).

В сорока случаях из шестидесяти девяти мы знаем, откуда родом московские «мошенники». Оказывается, подавляющее их большинство родилось и выросло в Москве и только четверо были провинциалами. Так, сам Иван Каин являлся выходцем из крепостной семьи, жившей в ростовском имении купцов Филатьевых. Его близкий друг Савелий Плохой родился и вырос в Бежецком уезде в монастырском селе Молокове. Другой известный вор, «фабричный» Иван Дикой, происходил из посадских людей Александровской слободы, Тихон Белый был из семьи ярославского купца. Остальные воры, о которых мы располагаем данными о географическом происхождении (36 человек из сорока), происходили из различных социальных групп, проживавших в Москве. Это наблюдение заслуживает особого внимания, так как в литературе закрепилось мнение, согласно которому обострение криминогенной обстановки в Москве в первой половине XVIII века обусловлено тем, что массы бродячего беглого люда искали там пристанище и пропитание[405]. Однако следственные материалы, связанные с доносительской деятельностью Ивана Каина, позволяют думать, что в преступную деятельность на улицах Москвы были вовлечены в основном местные уроженцы. Напротив, беглые крестьяне, дворовые и рекруты, а также выходцы из других регионов, приходя в Москву, значительно пополняли нелегальный рынок рабочей силы, но при этом редко оказывались уличенными в систематическом совершении краж Зато, по-видимому, именно беглые крепостные и солдаты из крепостных составляли значительную часть лесных разбойников, которые орудовали в сельской местности в своих родных местах. Например, в 1746 году в Сыскном приказе расследовалось дело о разбоях на дороге из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, главными фигурантами которого были беглые рекруты, происходившие из крестьян окрестных дворцовых и монастырских сел. Сходные примеры приводит П. К Алефиренко в своей книге о крестьянском движении в России в 30–50-х годах XVIII века[406].

Мы располагаем информацией о родителях пятидесяти девяти «мошенников» из шестидесяти девяти. 23 человека (40 процентов) поведали, что их отцами были солдаты, 18 преступников (31 процент) происходили из московского посадского люда (дети тяглецов Алексеевской, Большой Садовой, Панкратьевской, Кадашевской и других слобод), а семь воров (10 процентов) родились в крестьянских (монастырских или дворцовых) семьях, находящихся на оброке в Москве. Кроме этого, четыре человека (7 процентов) являлись потомственными «фабричными», а еще четверо — дворовыми людьми. Сыновьями мелких московских чиновников были два подростка (3 процента) — тринадцатилетний Алексей Адолимов и Иван Стрелков, которому исполнилось лишь 11 лет. Наконец, как уже говорилось, только один московский «мошенник» происходил из семьи унтер-офицера (отцом четырнадцатилетнего Василия Терновского был вахмистр).

Интересно отметить, что на основе изучения нескольких тысяч «сказок»{48} московских «фабричных» 1730-х годов Е. И. Заозерская пришла к выводу, что именно из солдатских детей, посадских людей и пришедших в Москву в поисках заработка крестьян в Москве формировалась прослойка «обездоленных людей» («пауперизировавшийся элемент»), из которых и сложился костяк рабочей силы московских мануфактур XVIII века: «Тысячи крестьян, монастырских и дворцовых, и посадских людей, в подавляющей массе обездоленных и неимущих, часто с детских лет прочно включались в промышленный труд… В результате на мануфактурах собралась по социальному составу весьма пестрая масса людей, за счет которой увеличивалось количество тех, кто „отбывал“ от рекрутчины и подушного обложения»[407]. Есть все основания утверждать, что примерно те же слои стали источником пополнения рядов преступного мира Москвы XVIII столетия. Не случайно большинство профессиональных преступников являлись действующими или беглыми «фабричными».

Сопоставление сведений о положении московских воров на момент следствия с данными о их социальном происхождении позволяет убедиться в том, что для большинства из них включение в преступный мир было следствием утраты общественного статуса, унаследованного при рождении. Этот факт заслуживает особого внимания, поскольку в целом уровень мобильности тогдашнего общества был низок, каждый человек существовал в нем не сам по себе, а в качестве члена городской либо крестьянской общины и, как правило, наследовал социальный статус отца. Сбои в традиционных общинных механизмах общественного призрения в значительной мере способствовали формированию городской преступной среды. Многие «мошенники» являлись маргиналами, в силу различных обстоятельств «выбившимися» из традиционной системы общественного устройства.

Формирование личности московского вора XVIII столетия, как правило, происходило в раннем возрасте. Чаще всего на скользкий путь ступал подросток, лишившийся родителей. 41 из сорока восьми преступников, в отношении которых мы располагаем подробными данными о родителях (85 процентов), в раннем детстве остался сиротой. Выходцы из посадских, рано потеряв отцов, записывались на мануфактуры, их сдавали в рекруты (впоследствии они дезертировали и возвращались в Москву), некоторые просили милостыню, нанимались на поденную работу и т. п. Крестьянские сыновья приходили в Москву, где также нищенствовали, работали поденщиками или на промышленных предприятиях. Но особую роль в формировании преступного мира играли солдатские дети, которые, как правило, воспитывались без отцов. Их матери, солдатские жены и вдовы, вынуждены были скитаться в поисках источников пропитания, нередко прибегая к нищенству. Оставшись без отцов, вынужденные бродяжничать по улицам Москвы, малолетние беспризорники вступали в контакт со взрослыми и закоренелыми преступниками. В XVIII веке воровство стало настоящим «ремеслом», которому нужно было учиться, поэтому профессиональные навыки передавались из поколения в поколение. Например, тринадцатилетний воспитанник гарнизонной школы у Варварских ворот Алексей Адолимов, пойманной Каином 17 августа 1743 года у Москворецких ворот с бритвой, с помощью которой он «мошенничал» (срезал привязанные на поясе ножи), признался, что этой воровской технике обучил его старший «товарищ» Иван Карташев[408].

Интересно, что количество дворовых среди профессиональных преступников незначительно. Очевидно, это связано с более выгодным материальным положением крепостных слуг по сравнению с лично свободными посадскими, «фабричными» и солдатскими детьми, не говоря уже о крепостных или государственных крестьянах. В подтверждение этих слов приведем лишь один из множества примеров. Правящий секретарскую должность Сыскного приказа Дмитрий Шарапов в 1741 году имел возможность очень хорошо одеть своего крепостного слугу — тот носил «кафтан серой новой… с воротником красным суконным, ценою в два рубли», «шубу баранью ценою в один рубль двадцать копеек», «шапку немецкую суконную коричневого цвету ценою в пятьдесят копеек», «штаны козлиные ценою в тридцать копеек», «рукавицы бараньи… ценою в пятнадцать копеек», «чулки валенные немецкие ценою в тридцать копеек», «рубашку немецкую… ценою в пятьдесят копеек», «портки в десять копеек», «кушак красной парусной, ценою в шестьдесят копеек», «двои сапоги смазных, ценою по шестьдесят копеек»[409]. Если слуга далеко не самого крупного московского чиновника одевался много лучше, чем «фабричные», оброчные крестьяне и обедневшие посадские, что уж говорить о дворовых людях знатных господских домов Москвы!