Токсичный компонент - Иван Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты сфотографируй или копию сделай, – попросил Кириллов. – Я уже переживаю, как в кино.
– Потому он и несколько версий выкинул, – пояснил ему Добровольский. – Старался максимально полно ситуацию показать. Рассказывать такое он будет часа два, а если разволнуется, то вообще никогда не закончит.
– Кириллов, не отвлекай, – недовольно буркнул Лазарев. – Давай уже к развязке ближе, Максим Петрович.
– «…Второй мальчик продолжал бегать вокруг машины, а тот, что сидел внутри, ничего не делал, просто сидел. А потом он достал сигарету и зажигалку. Я крикнул им, чтобы уходили отсюда, но меня никто не слушал. В машине внезапно вспыхнуло пламя. Мальчик кричал и пытался выйти, но он не мог открыть двери, потому что сидел на заднем сиденье. Я думаю, что на задних дверях была защита от детей…» Уверен, что Шабалин не знал, что задние двери можно открыть снаружи, – вздохнул Максим. – «Я думаю, что на задних дверях была настроена защита от детей, потому что я подбежал, встал на заднее колесо микроавтобуса и открыл заднюю левую дверь. Сильное пламя было внутри, он не мог сам выбраться. Я принялся тушить снизу в открытую дверь, держа огнетушитель на вытянутых руках. Мне удалось сбить огонь с сиденья и с мальчика. Я протянул ему руку, он упал на меня сверху. Одежда на нем уже не горела, он тяжело дышал, был весь в саже. Я положил его на землю, залез наверх и убедился, что в машине больше ничего не горит. Внутри чувствовался сильный запах бензина, я ещё задул там всё огнетушителем. Вызывать «скорую» не было времени, я посадил детей в свою машину и привёз в больницу. Можете считать эту мою запись официальными показаниями. Готов дать отдельные показания в полиции или ещё где по требованию. Проживаю по адресу… Телефон…» Всё, – закончил Добровольский.
– Теперь ясно, откуда такие ожоги, – сказал Лазарев. – Горел в одежде, сидя, в закрытом помещении, с горючими материалами. Обратил внимание, что у него по задней поверхности бёдер тоже ожоги? – спросил он у Максима. – Под ним тоже горело.
– Он не чувствовал запаха, что ли? – удивился Кириллов.
– Может, перед этим нанюхался, – предположил Лазарев. – Он и в прошлый раз обдолбался и закурить решил в салоне прямо посреди газа.
– Всё возможно, конечно, – вздохнул Кириллов. – Только откуда бензин взялся – в неисправной машине? В хламе, по большому счёту.
Добровольский подошёл к большому принтеру, бывшему по совместительству и копировальным аппаратом, сделал на всякий случай парочку копий.
– Теперь можно и анамнез чуть подробнее записать, – слушая шум каретки ксерокса, задумался Лазарев. – Интересно, у них на стоянке камеры есть?
– Зачем? – не понял Максим, доставая листы бумаги с откопированным текстом. – Всё предельно понятно.
– Хотелось бы узнать, откуда там бензин.
– Да может, просто бак прохудился с годами, – предложил версию Кириллов. – А в баке что-то оставалось, да плюс пары бензина – ведь именно они бахнули в первую очередь.
– Всё может быть, – согласился Алексей Петрович, но чувствовалось, что он не сильно верит в эту версию.
В кармане у Кириллова заиграла негромкая мелодия.
– Да, – ответил он на телефонный звонок. – Иду.
Он встал с дивана, взяв историю болезни Новикова.
– Валит давление ваш пацан. Надо смотреть.
Алексей Петрович тоже встал, услышав такие новости.
– Может, закровил сильно из наших разрезов?
– Так иди и смотри вместе со мной.
Добровольский пошёл вместе с ними. Кровотечения не было.
За следующие два часа они ходили ещё дважды. В первый раз, когда Кириллов сказал, что доза норадреналина растёт просто на глазах, а во второй – когда он пришёл, бросил историю на стол и молча сел на диван, глядя куда-то под стол Москалёва, где запутанным пучком вдоль стены были брошены в пыли сетевые провода больничного интернета и кабели удлинителей.
Максим и Лазарев ничего не спрашивали – просто ждали, хотя всё было понятно без слов. Но кто-то должен был сказать…
– Идите, – вдруг произнес Кириллов. – Для будущей работы… Стимул чтоб был. Чтобы не как сегодня. Идите, посмотрите, не всё же мне одному.
Они медленно встали, ничего не уточняя у Николая. Кириллов, чувствуя, что на него смотрят, демонстративно отвернулся.
Вдовин, который всё никак не мог дождаться полицию, сидел на стульчике возле ординаторской, поджав под себя ноги, и выглядел максимально виноватым вообще во всём. На коленях у него лежала кепка, а в ней брелок с ключами от машины. Увидев выходящих врачей, он тоже быстро встал и практически превратился в большой худой вопросительный знак. Спросить вслух он не решился, но Добровольский и так всё понял.
– Умер, – тихо сказал он Вдовину. – Вы теперь обязательно полицию дождитесь.
Леонид Николаевич быстро закивал и сел обратно.
Когда посмертный был написан, Лазарев молча собрался и ушёл. Добровольский чувствовал, что разговаривать с заведующим сегодня уже не стоит. Было видно, что смерть ребёнка он переживает очень сильно. Сам Максим тоже был не в лучшем расположении духа. Когда за Алексеем Петровичем закрылась дверь, он опустился на диван и понял, что никуда сегодня не пойдёт.
Включив бубнящий телевизор, он немного посмотрел новости, потом пощёлкал каналы в поисках чего-то старого, знакомого, вроде «Властелина колец» или «Я шагаю по Москве». Нашёл какую-то передачу про кошек, отвлёкся на неё ненадолго. Через час уже сквозь сон услышал дверной звонок, а потом голоса в коридоре. Когда к нему постучали, он догадался, что это полиция. Они, как всегда, требовали справку. Он, как всегда, отказал, предлагая сделать официальный запрос. Потом объяснил, что Вдовин для них довольно специфический свидетель, поэтому им стоит почитать его объяснительную, а не пытаться поговорить с ним.
Максим передал им оригинал документа, оставив для истории болезни копию, и бросил на диван подушку. Смотреть кино, читать, сидеть в интернете – ничего не хотелось. Он выключил телевизор, лёг, но голод заставил его пройти к холодильнику, найти в нём банку сайры и поужинать так, как он обычно это делал в голодные общаговские годы. Открытая бутылка коньяка в шкафу оказалась для этого в самый раз.
Он налил рюмку
