Токсичный компонент - Иван Панкратов

– Я сама, – коротко бросила она и быстрым шагом рядом с каталкой направилась в операционную.

– Генку в перевязочную, осмотреть, – на ходу отдавал медсестре Вале распоряжения Лазарев. – Мужчину, который привёз, на пост – пусть пишет, где и что случилось, как и почему дети в его машине оказались. Мы с операции выйдем, сообщим в полицию. Так что не выпускать его, пока не расскажет.

Валентина шла рядом и вела за руку Шабалина, который не сопротивлялся и перестал кричать тонким голосом: «Доктол! Доктол, помогите ему!» Водитель, доставивший детей, сидел на стуле в конце коридора, глядя на испачканные сажей руки, и, похоже, был в ступоре.

С Генкой всё оказалось в порядке – одежда целая, ни опалённых волос, ни пузырей на открытых частях тела. Марина забрала его в перевязочную, а потом пришла в операционную и сказала, что ожогов у Шабалина нет вообще никаких.

– Я его до трусов раздела, Алексей Петрович, – сказала она из дверей.

– Хорошо, – ответил Лазарев, продолжая рассекать струп на груди Новикова. – Идите узнавайте, что вообще случилось. Нам ещё минут сорок, не меньше.

– От Шабалина ничего не могу добиться, – развела руками Марина. – «Голит! Голит! Никитка голит!» И плачет. А мужчина, что их привёз, им в компанию годится, честное слов. Заика, каких в жизни не видела. Из него за двадцать минут только имя вытянули – Леонид, и то не сразу поняли. Сейчас сидит, пишет – говорить у него не получается.

После операции Максим подошёл на пост, увидел за столом водителя, что привёз детей. Седоватый мужчина в мятом тёмно-коричневом пиджаке, положив на стол поношенную кепку, старательно что-то писал, время от времени выглядывая из-под толстых линз очков и читая написанное. Возле кепки лежало несколько скомканных листков бумаги. Складывалось впечатление, что он пишет чуть ли не явку с повинной и постоянно меняет показания.

Валя наклонилась через стойку поста и шепнула:

– Уже четвёртый вариант. Психует, бубнит под нос что-то. Ему позвонили, так он только «Я за-за-за-за-за…» и выключил телефон. «Занят», наверное, хотел сказать.

Добровольский выслушал Валю, потом подошёл поближе и спросил:

– Вы сами не пострадали?

Мужчина вздрогнул, поднял голову на Максима, прищурился и слегка опустил очки на нос, чтобы посмотреть поверх них.

– Н-н-н-н-н… – замычал он, но потом просто отрицательно покачал головой.

– Вас ведь Леонид зовут? – уточнил Добровольский. Мужчина кивнул. – Вы пишите, пишите, не буду отвлекать. Потом нам в ординаторскую пусть принесёт, – попросил он у Валентины.

Леонид вернулся к своему занятию. Писал он медленно и аккуратно, выводя какие-то особенные завитушки в концах слов и вырисовывая заглавные буквы. Максим прочитал сверху «Я, Леонид Николаевич Вдовин, работаю на автомобильной стоянке по адресу…» и решил дождаться окончательного варианта.

– Как он? – раздался сзади голос Марченко. Добровольский обернулся и увидел Любу, стоящую у него за спиной с руками, сложенными крестом на груди. Она будто хотела себя обнять и защититься от того, что ей мог сказать Максим.

– Плохо, – ответил Добровольский. – Процентов шестьдесят, если не больше. И практически все бронхи до мелких, дальше просто не видно уже было. Так что…

Он пожал плечами.

– Он будет жить?

– Я не знаю, – сухо ответил Добровольский. – В первые три дня будет понятно, куда процесс идёт.

– Гена не пострадал, – сказала Люба. – Повезло. Они же такие друзья, и Генка без Никиты… Я вообще не представляю, как он сможет. Он же…

Она замотала головой, не соглашаясь со своими мыслями, но совсем отогнать их не могла. Максим понимал, что думают они сейчас примерно одинаково. Новиков умрёт, а Шабалин не сможет жить один, уж слишком он зависим от помощи и компании друга.

– К нему нельзя? – Она посмотрела в сторону реанимации. – Я только рядом постоять.

– Идите, просите сестёр. Я сомневаюсь, что пустят. Сейчас не самое удобное время.

– Я бы помогала. Уж не знаю, чем, – умоляюще попросила Марченко. – Скажите им, они вас послушают.

– Я там не хозяин – это раз, – категорически отказался Добровольский. Он абсолютно точно, вплоть до интонации, знал, что ему ответит Кириллов на такую просьбу. – Вы ему не родственница – это два. Так что никого просить я не буду.

Максим решительно обошёл Любу, взял из стола медсестры журнал телефонограмм и направился в ординаторскую. Заходя, он оглянулся и увидел, как Марченко, несмотря на его отказ, решила сама попытать счастья и идёт к реанимации. Хромала она достаточно сильно, в основном за счёт той ноги, где жёстким панцирем на коже натянулась высохшая донорская повязка. До выписки оставалось совсем немного.

Добровольский ждал этого дня с нескрываемым нетерпением. Любу – впрочем, как и Клушина, – Максим практически сразу зачислил в подозреваемые в отношении Кутузова. Оба с ВИЧ, с гепатитами, у обоих за плечами наркоманский стаж. Но если Марченко подходила по этим признакам лишь формально, то в пользу Клушина говорило совершённое им в прошлом убийство, да не кого попало, а близкого, родного человека. Что творилось в голове у бывшего наркомана – можно было только догадываться.

О том, что Кутузов, возможно, был убит, Добровольский ни с кем не откровенничал, не советовался, не делился переживаниями. Мысль позвонить Клавдии он оставил практически сразу после возвращения из кабинета Ребровой. Это не тот случай, когда надо срочно заметать настоящие следы преступления или создавать ложные. Виноват он ни в чём не был, а всё остальное ради правосудия должно идти своим чередом. И если быть до конца честным перед самим собой, Максим не сбрасывал со счетов, что Клавдия действительно могла принести отцу то, что его потом убило. Пусть вероятность была мала – но она существовала.

Добровольский дождался у двери ординаторской, какое же решение примут в реанимации относительно визита Марченко. Она очень быстро вышла обратно, разочарованно мотая головой, медленно прошла вдоль коридора и, к удивлению Максима, постучалась в палату к Ворошилову. Дверь приоткрылась. Добровольский увидел его жену Киру, после чего Люба вошла внутрь.

– Нашла себе подружку, – тихо произнёс Максим, заходя в ординаторскую.

2

Лазарев, склонившись над столом, писал историю болезни Новикова. Алексей Петрович в отношении ведения документации на компьютере оставался идейным старовером, был готов лишь распечатать бланки с обозначенными на них пунктами и нарисованными строками. Остальное он врезал в листы своим довольно размашистым своеобразным почерком, напоминающим печатное написание букв. Сильный наклон, чёткие линии, умение лаконично уместить любой объем информации в обозначенные прямоугольники – всему этому стоило поучиться у заведующего. И главное, что отличало его от тех, кто продолжал писать дневники