Токсичный компонент - Иван Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– За минуту, – тихо сказал Добровольский, но Михаил его услышал.
– Ты о чём?
– Кутузов из головы не идёт. Уже четыре дня прошло, я жду от Олега Викторовича хоть какой-то информации. Почему он всё-таки умер?
– Ты же знаешь наши особенности, хоть и не очень давно работаешь, – покачал головой Москалёв. – Как ни прикрывайся антикоагулянтами, как ни вводи антибиотики до последнего – что-нибудь да случается с завидной периодичностью. При том, что смертность у нас на самом деле значительно снизилась.
– Я помню, – вздохнул Максим. – Клинитроны, лекарства, новые технологии. А потом приходишь утром, а пациент не проснулся.
– Слушай, ему же ближе к шестидесяти было? – спросил Москалёв. – Плюс водка, плюс какое-то нарушение мозгового кровообращения. Удивляться надо, как он ещё в Уссурийске не умер. Транспортировку перенёс, потом операцию.
Добровольский усмехнулся.
– Чуть больше пятидесяти. Наличие догоспитального этапа – это прекрасный повод свалить всё на него. Идеально можно апеллировать. Только я никогда не любил свои ошибки чужими прикрывать.
– Тут не о любви речь. Иногда так прижмёт, что и рад бы на кого-то свалить… Да не было у тебя никаких ошибок. – Москалёв остановился почти у самых дверей ординаторской. – Всё правильно сделано. И предоперационная подготовка, и сама операция, и профилактика ранних осложнений.
– Выходит, не сработала профилактика.
– А кто сказал, что у неё стопроцентная эффективность? – удивился Михаил. – Не бывает такого.
– Знаю, – согласился Максим. – Но от этого не легче.
Москалёв открыл ему дверь, пропуская вперёд, но Добровольский задумался и не заметил этого жеста. Михаил пожал плечами и прошёл первым сам.
– Максим Петрович, – услышал он из-за спины, обернулся. Марина стояла в дверях перевязочной, облачённая в голубой одноразовый халат и нарукавники, и жестом предлагала ему зайти и посмотреть.
– Ваша мадам после пластики заждалась уже.
«Марченко же собирался посмотреть», – вспомнил Максим. Войдя в перевязочную, он увидел на кушетке Любу без повязок на ожоговой ране. Все лоскуты сидели идеально, скобки снимать сегодня было ещё рано.
– Повязку с растворами, – коротко бросил он Марине. – И скобки на послезавтра. А потом пойдём к Ворошилову в палату.
Он собрался уже было выйти, как Люба сказала:
– А у меня для вас привет, Максим Петрович. От Клавдии.
– И каким же образом, позвольте поинтересоваться? – искренне удивился Добровольский.
– Она мне телефон оставила. Ещё в самый первый раз, вы не подумайте чего, – как бы оправдывалась Марченко.
– Даже и не знаю, что я могу такое подумать, – ответил Максим. – Но действительно интересно – зачем оставила телефон и в связи с чем привет?
– Ну… – Люба замялась, похоже, не ожидая первой части вопроса на тему «зачем». – Я ей сама предложила. Чтобы она могла узнать у меня.
– Для подстраховки, короче, – несколько разочарованно дополнил её ответ Максим. – Если врачи будут говорить что-то непонятное, если покажется, что они врут или скрывают правду, то всегда можно позвонить в справочную нашего отделения непосредственно Любе Марченко. Она проконсультирует. Даст подробный отчёт.
– Зачем вы так? – довольно фальшиво возмутилась Люба, и Добровольский вдруг понял, как много всего она делает не по-настоящему. – Вы же не всегда на работе, а я постоянно здесь. Вдруг что-то отцу передать надо на словах, а он с телефоном сам не сильно дружил, хоть и научили его кнопки там нажимать.
– Неубедительно, – поморщился Добровольский. – Моя версия лучше и правдивей. Теперь дальше пойдём – что там с приветом?
– Я, наверное, лучше вам в коридоре скажу, всё-таки это только для ваших ушей, – проявила неожиданный такт Марченко. Марина, которая готовилась услышать этот самый «привет», чтобы поделиться им со всеми в сестринской за обедом, недовольно покачала головой. Максим это заметил и еле заметно улыбнулся. Люба усмехнулась и заговорщически подмигнула ему.
Когда перевязка была закончена, Марченко жестом показала, что хочет выйти на крыльцо. Максим пошёл за прихрамывающей Любой, как бандерлог за удавом. Оказавшись снаружи, Люба посмотрела на Добровольского каким-то сочувствующим взглядом. Максиму не понравилось ни то, ни другое – появилось ощущение, что ничего хорошего он сейчас не услышит.
– Если честно, она звонила, но никакого привета вам не передавала, – наконец произнесла Люба. – Это я уже так, для интриги придумала. Чтобы вы сюда вышли.
– Не удивлён. Интуиция меня как хирурга редко подводит.
– Тогда я вокруг да около ходить не буду. Она сначала поинтересовалась моим здоровьем. Как я после операции, как хожу, когда на выписку…
– Я смотрю, вы, Люба, сумели как-то расположить её к себе.
– Сумела, да. – Марченко вздохнула. – Мне люди доверяют.
– И жена друга вашего – тоже доверяла. Сначала. Пока кипятком не плеснула, – напомнил Добровольский.
– Сейчас обидно было, – хмуро прокомментировала Люба. – И на старуху бывает… Мне продолжать?
– Конечно, – развёл руками Максим. – Вы же меня сюда сами позвали.
– Так вот – поговорила она со мной обо мне, а потом и говорит: «А я до сих пор отца не похоронила». А уже ведь четыре дня. «Почему?» – спрашиваю. И выяснилось, что ей тело не дают забрать. Вчера полиция звонила – спросили, дочь ли она Кутузову, как и что случилось, почему он в больнице оказался, почему умер.
– В принципе не удивительно. – Максим в глубине души чувствовал, как набирает силу какое-то внутреннее волнение. – Они же должны полностью исключить криминальный характер смерти. Если проще – доказать, что его не убивали. Больше она ничего не говорила? – спросил он. – Что-нибудь более понятное.
– Нет, – ответила Люба. – Но мне кажется, там просто с документами что-то не в порядке. Может, мелочь какая-то протокольная?
– Может и так, – согласился Максим. От судебников время от времени всем прилетало за оформление историй болезни, за неправильные с точки зрения патологоанатомической службы формулировки диагнозов. Но это были детали, которые исправлялись росчерком пера и к реальной
