Токсичный компонент - Иван Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Добровольский понимал, что сейчас он должен сказать Любе «спасибо» и уйти. Она и так уже стала каким-то непонятным союзником для своего лечащего врача. Сообщает всякие новости, некоторые из которых явно отдают криминалом, ведёт себя с ним так, будто они не только на одной стороне, но и на одной ступени. Но Марченко его опередила и в этом.
– Ладно, я пойду, – сказала она, щёлкнула кодовыми кнопками на двери и, уже уходя, добавила: – Если что-то узнаю – сообщу.
Максим кивнул уже закрывшейся двери. Возвращаться он не торопился. Вспомнилось, как за день до операции он зашёл к Кутузову в палату, чтобы поговорить о предстоящей операции. Перед ним тогда на кровати лежал человек, которому оставалось жить чуть больше суток, но ни врач, ни пациент, ни сосед по палате этого не чувствовали. Грустные глаза Кутузова смотрели мимо доктора, губы едва заметно шевелились, словно он разговаривал с кем-то невидимым, стоящим за спиной у Добровольского.
Может, он видел там Клавдию? Видел, как дочь поджигает отца в старом полуразрушенном доме? Возможно ли такое вообще? Но тогда о чём её фраза: «Слава богу, что так всё закончилось»? О том, что в итоге получилось так, как она и хотела? Или о том, что этот человек больше никогда не будет доставлять ей никаких хлопот?
– Голову можно сломать, – сказал сам себе Добровольский. – Не будем опережать события.
В кармане халата зажужжал телефон. На экране – номер Ребровой.
– Слушаю, Анна Григорьевна.
– Добровольский, быстро ко мне, – коротко произнесла она. Разговор на этом закончился. Максим ещё постоял, не убирая телефон от уха, словно надеялся услышать там хоть какие-то объяснения – но их, конечно же, не последовало.
Реброва встретила его, сидя к двери спиной и что-то ожесточённо набирая на клавиатуре. Добровольский зашёл, встал чуть сбоку от входа, возле стула, на котором лежала огромная стопка историй болезни, перетянутая верёвкой, и осмотрелся, пока на это было время.
Чашка, наполовину полная, судя по всему, холодного кофе, раскрытая шоколадка, два мобильных телефона, косметичка, несколько ручек и фломастеров, пара пачек цветных стикеров – тех самых, из которых Реброва любила делать закладки в историях болезни для нерадивых исполнителей, – всё это хирург изучал, пока ждал, что на него обратят внимание. Из окна была видна территория перед главных входом. Лавочки с пациентами, большой знак о запрете курения, серебристый джип главврача, две небольшие кормушки для белок. Белки вообще были местной достопримечательностью. Когда-то в паре километров отсюда работала ферма по их разведению, и зверьки время от времени совершали побеги из своего заточения. Они освоили близлежащие лесные массивы, расплодились и стали предметом интереса биологов, фотографов и просто любителей погулять и покормить семечками этих забавных пушистых созданий. Вот и сейчас возле одной из кормушек стояла парочка пенсионерок с протянутыми руками, а на них, распластавшись по стволу дерева вниз головой, подозрительно смотрела сверху ушастая черная белка, похожая на гигантскую блоху с хвостом.
– Подожди немного, – сказала Реброва, по-прежнему сидя к нему спиной. – Сейчас Филатов придёт, расскажет. Ты там найди себе место, присядь.
Места не было, но Максима это не особо расстроило. «Олег Викторович Филатов! – это точно про Кутузова», – подумал Добровольский. Если тебя срочно зовут к начмеду и вы вместе ждёте больничного патологоанатома, чтобы он что-то рассказал, – ничего хорошего в этом нет и не предвидится. Поэтому было совершенно не важно, стоя будет его слушать Добровольский или сидя.
Максим достал телефон, чтобы отвлечься от неприятного ожидания быстрым просмотром соцсетей, но дверь открылась, и без стука вошёл Олег Викторович. Он кивнул в спину Ребровой, посмотрел на Добровольского, словно решая, здороваться с ним или нет, но потом всё-таки протянул руку для приветствия. Пожатие было уверенное, короткое – Филатов, судя по всему, любил делать это сильно и быстро, потому что Добровольскому показалось, что уже через полсекунды Олег Викторович выдернул ладонь и убрал её в карман халата.
Анна Григорьевна в ту же секунду, как все условности между присутствующими были соблюдены, развернулась в кресле и коротко сказала:
– Говори.
– Это всё будет неофициально, – предупредил Филатов, прежде чем начать. – Никаких документов пока что не существует. Никаких результатов, а тем более заключений.
– Это понятно, – согласилась Реброва. – Ты расскажи ему то, что мне полчаса назад рассказал.
Филатов кивнул, посмотрел на Добровольского оценивающе, словно прикидывал, можно ли ему сообщать то, что он знает. Максим изобразил на лице одновременно и максимальную заинтересованность, и такое же непонимание и ожидание. Олег Викторович вздохнул и начал:
– Дело касается пациента Кутузова Степана Андреевича, смерть в ожоговом отделении четыре дня назад, предположительно от острой сердечной недостаточности.
«Не ошибся», – подумал Добровольский.
– …Доставили его в судебную экспертизу в тот же день, уже ближе к вечеру, смотрел его дежурный эксперт. Обычно они историей болезни ограничиваются. Если изначально, при поступлении, не было телефонограммы с указаниями на насильственные действия, то им это всё особо не интересно. Как один из них мне по телефону сказал – по другому поводу, но к данному случаю применимо: «Если нет фабулы, то нахрена?..» Тут понятно? – Он посмотрел на Реброву и вновь повернул голову к Максиму.
– Более чем, – кивнул Добровольский. – Если нет указания от полиции, что подожгли, то судебная экспертиза чисто для проформы делается. Потому что порядок такой.
– Именно, – согласился Филатов. – Фабула. Но. Оказывается, была фабула.
Добровольский почувствовал, как у него слабеют колени. Он был готов сесть на стул прямо поверх стопки историй болезни – и, наверное, Реброва с Филатовым этому бы не удивились.
– У дежурного эксперта работы в тот вечер было мало, и он уделил максимум внимания осмотру трупа Кутузова, – продолжил Олег Викторович. – И нашёл кое-что интересное. Кубитальную гематому и в её центре – след от укола. И это при наличии у трупа подключичного катетера. Появление гематомы – незадолго до смерти. В пределах двух часов плюс-минус час.
– Кровь брали, – машинально сказал Добровольский. – Например.
– Ночью? – тут же спросил Филатов. – Время смерти приблизительно три часа ночи.
Максим пожал плечами.
– Учитывая, что у Кутузова стоял подключичный катетер, ему что-то ввели помимо назначенного. Причём ввели практически в полной темноте, ввели успешно, но прижать место укола не
