Оступившись, я упаду - Лагуна Софи

Сделав себе из ветки острогу, я стала поджидать на мелководье треску. Потом заметила одну, которая двигалась медленнее, чем остальные, будто она была не такая сильная и ее тело слушалось ее не так хорошо. Я прицелилась своим орудием в медленную треску, которая даже не могла как следует управлять своим телом, я держала в руке острогу и смотрела на свою жертву, которую хотела убить. «Только один из вас умрет сегодня, кто же это будет?» Я ударила рыбину. Но, вытащив ее из воды, я не знала, что с ней делать дальше. Я положила ее на берег. Она извивалась, прыгала и трепыхалась, и у меня из глаз потекли слезы. Рыба билась об землю еще очень долго, и все ее чешуйки покрылись грязью. Я попыталась ее выпотрошить, но только порвала мясо.

Муррей вышла из берегов, вода поднималась все выше по стволам эвкалиптов, которые все держались, держались стойко, не ломались, не уплывали в поднявшейся воде и даже не боялись. Я вечно была мокрой, носки в кроссовках хлюпали, штаны вымокли, а свитер стал тяжелым из-за речной и дождевой влаги.

Все больше времени я проводила в своем убежище, возвращаясь домой все позже и позже, и я могла найти дорогу даже в темноте. Вместе со мной шла Сильвер, а за нами следовал Джон Уэйн на Чудесном Коне. Дед никогда не спрашивал, где я была. Он пил пиво в доме и не разжигал костер. Он разговаривал обо мне только с курочками. «Глупая сучка. Наша Джастин. Даже она. Иногда мне кажется, что лучше бы я остался лежать там, в джунглях, рядом с чертовыми шпалами, а над моей головой ходили бы поезда».

* * *

Ночью мне было тяжело перевернуться с одного бока на другой. Я подкладывала под живот одежду, чтобы он не заваливался набок и не порвал мне кожу. Я не могла спать и больше не вырезала картинки из журналов. Я закрывала глаза и представляла себе свой грузовик и реку Муррей на Удавке. Я видела, как берега пытаются коснуться друг друга, как вода течет все быстрее из-за дождей. Разговаривала я только с курочками. «Сюда, цып-цып-цып», — говорила я им и кормила их, прибирала в курятнике, подсыпала им свежую солому. «Привет, курочки, привет. Это все мое поведение, Мадам; привет, Мисси, это все мое поведение, мои собственные действия», — а Мисси взбиралась ко мне на колени и сидела там, прижимаясь к животу, и вокруг не было ничего сухого, кроме ее теплого тельца под моими ладонями.

50

Однажды дед посмотрел на календарь на стене и сказал:

— В понедельник мы уезжаем. — Но я не знала, какой сейчас день недели: я больше не спрашивала об этом деда.

— Куда мы поедем? — спросила я, собираясь снова навестить свое убежище. В рюкзаке у меня лежали припасы для грузовика: хлеб, открывашка для консервных банок и бутылочные крышки вместо пуль.

— В чертову больницу. Уже пора.

— А где находится больница?

— Ты что, не слышала ничего из того, что я тебе говорил? В Джелонге, — ответил он. — За кучу миль отсюда. И помойся перед поездкой.

— Почему?

— Потому что ты воняешь.

* * *

Через два дня, утром, перед тем как уйти, я увидела, что дед наполняет ванну.

— Сегодня понедельник? — спросила я.

— Он самый, — ответил дед.

— Я не хочу мыться.

— А я не хочу, чтобы ты приехала в больницу вся в речной грязи, — сказал он. — Будто твоей беременности мне мало. Раздевайся уже, — сказал он и вышел из ванной.

Я расстегнула пуговицы на отцовской рубашке. Мне было тяжело перелезть через край ванны, из-за живота я теряла равновесие, не могла нормально вдохнуть. Мне не хотелось смотреть на него. Я поливала себя водой и терла мылом руки, шею и набухшую грудь. Когда я помылась, на бортах ванны речная грязь образовала такую же полосу, как и снаружи, на стенах дома. Я провела по ней пальцами, размазывая мыльную грязь, и написала «Йазред тьанз». Живот извивался, будто внутри него заперли огромную ящерицу. Мне очень хотелось открыть его, как дед открывает пивные банки, и выпустить ее наружу.

На раковине лежали платье и пальто с магазинными бирками. На платье в цветочек, с длинными рукавами, был желтый воротник. Должно быть, мне их купил дед. Такое платье могла бы носить миссис Тернинг.

— Поторапливайся, Джастин, нам пора выезжать, — сказал дед из-за двери.

Ухватившись за кран, я кое-как вылезла из ванны, потом вытерлась, надела через голову платье, которое мне оставил дед, и застегнула пальто. Наклонившись, чтобы обуть кроссовки, я едва могла дышать.

Мы вышли из дома и сели в пикап.

— Я собрал тебе вещи в сумку, — сказал дед. — Она лежит на заднем сиденье.

Я понятия не имела, что он мог для меня собрать. Я больше ничего не вырезала из журналов. Не влезала ни в старую одежду, ни в обувь. Листка с номерами тети Риты у меня тоже больше не было. Все, что мне было нужно, — моя хижина на речном берегу.

— Молись, чтобы старушка выдержала, — сказал дед, повернул ключи, и пикап закашлял. — Боже, только не сегодня. — Дед снова повернул ключи, и пикап наконец завелся. — Слава богу, — выдохнул дед.

Проходили долгие часы, а мы все ехали и ехали. Шоссе казалось бесконечным. Я откинулась на сиденье и то засыпала, то просыпалась, а кислота из желудка подступала к горлу. В очередной раз, когда я проснулась, в отдалении уже виднелись высотные здания и длинный высокий мост.

— Когда все закончится, ты сможешь вернуться домой, — сказал дед.

Мой живот свело болью, будто в него ударили той же острогой, которой я ловила треску. «Когда все закончится»… Я же знала, что означают эти слова? Я отправлюсь в больницу, чтобы родить ребенка, и тогда все закончится. Я знала, что это означает, но знание будто принадлежало кому-то другому, не мне. У меня болели спина и ноги.

Мы проехали через мост, и дед снова сверился с картой.

— Да где же это, черт возьми? — Он посмотрел на дорогу, потом снова на карту и утер со лба пот. — Где эта чертова больница?

Мы кругами ездили мимо одних и тех же магазина, автобусной остановки и ограды. Он повернул в другую сторону — но там было уже море.

— Стой! — сказала я. — Стой, дед!

— Ради бога, Джастин, что такое?

— Стой, дед. Припаркуйся вон там. — Я показала на дорогу, ведущую к парковке на скале. — Там ты сможешь спокойно посмотреть карту.

— Верно, черт побери, и впрямь верно. — Дед свернул на парковку и остановил пикап. Он выглянул в окно, посмотрел на море и покачал головой, затем перевернул карту вверх ногами, держа ее на вытянутых руках.

Я вышла из машины, придерживая живот руками, подошла к ограждению и вдохнула соленый морской воздух, глядя на океан. Он был таким же обширным, как небо, и он постоянно двигался. Вот куда текла Муррей, вот куда стремились все реки на карте Майкла, — и по океану можно было приплыть в Антарктиду. Я еще раз глубоко вдохнула. Живот дернулся.

— Джастин! — воскликнул дед. — Я все-таки нашел на этой чертовой карте то, что нам нужно.

Вот, оказывается, что окружает весь мир. Я последний раз глубоко вздохнула.

— Джастин, шевелись уже!

* * *

Мы ехали по тихой улочке с частными домами по обеим сторонам. В конце улицы возвышалось двухэтажное здание. Я его узнала — оно было на фотографии в тех бумагах, что доктор Маннинг отдал деду.

— Госпиталь Святого Иуды, — сказал дед. — Святой покровитель отчаявшихся. И вправду подходит.

Он припарковал машину на дороге перед зданием. Больше на улице не было пикапов, только пикап деда: он был покрыт грязью дорог Йоламунди, перевязан бечевкой, его проволочная сетка была забита соломой и засохшим куриным пометом. Мы вышли на улицу, взглянули на кирпичное здание, и дед будто съежился. Одной рукой он поднял мою сумку, а другой взял меня за руку.

По ступенькам мы поднялись к дверям.

— Чертов Джелонг, — ворчал дед. — Но, думаю, это все же лучше, чем большой город. Пусть это будет на совести Рэя. Пентридж, господи прости. Боже правый!