Песни/Танцы - Алексей Ручий

– Ну, давайте, – сказал самый разговорчивый из парней по имени Костя.

– Будем.

Выпили. Вера, Оля и Вика после этого покинули кухню и растворились в пространствах квартиры. Следом исчезли парни, остался только Костя.

– Тут, наверное, можно заблудиться, – заметил я Сереге.

– Да, большая квартирка… – поддержал меня Костя.

Он был высоким худым юношей с бледной кожей, ребенок мегаполиса, почти не видящий солнца.

– Это тещина вообще-то. Но она сейчас на Кипре. Или в Таиланде, не знаю точно. Вроде тут пять комнат, но я и сам постоянно путаюсь.

– Повезло тебе с родней…

– Я специально не выбирал, так совпало. Сам-то я гол как сокол.

– Это мы знаем.

– Ну, тогда какие вопросы…

– Да, в общем, никаких. Туалет-то тут есть, надеюсь?

– Ага.

Я пошел на поиски туалета. Нашел не сразу, потому как в квартире действительно можно было потеряться. По пути выяснил, что помимо пяти жилых комнат тут было еще и две ванных комнаты с джакузи. Небрежно брошенная Серегой характеристика тещи – «миллионерша» – звучала как-то неубедительно, тут дело пахло значительно большими суммами, насколько я мог судить.

Когда я вернулся на кухню, там шло довольно вялое обсуждение обстановки в стране. Я понял, что точка, характерная для определенного состояния опьянения, за которой начинаются подобные разговоры, успешно пройдена.

– Здесь никогда ничего хорошего не будет, – уверенно сказал Костя, – валить отсюда надо, пока не поздно. А пока не свалил – брать от жизни все, потому что потом уже может не получиться.

– Ты хоть где-нибудь работаешь? – спросил его Серега.

– Нет. А зачем? Я ж говорю: все бесполезно.

– А на что живешь? – Я присел за стол.

– Родители помогают, у них деньги есть.

– Понятно. Они работают, а ты тусуешься.

– Вроде того. Но это их поколение виновато в том, что мы в такой жопе.

– Уверен?

– Абсолютно. Это их «совок» повсюду, не вытравить дихлофосом…

– А что тебе сделал «совок»?

– «Совок» – это смерть свободы.

Его позиция была мне ясна. В общем, он все правильно понимал: в стране действительно творилось черти-знает-что, и светлого будущего, даже с тем условием, что финансовый кризис миновал, большинство населения в своей перспективе не видело. Однако его мотивация и отношение к жизни были не близки мне. Жопа – жопой, но, положа руку на сердце, порождаем ее мы сами, а не кто-то иной.

Да, наши родители умудрились пустить прахом целое государство, однако то, что творилось на наших глазах, здесь и сейчас, в какой-то мере еще было подконтрольно нам, и пораженческие умонастроения вряд ли были хорошим подспорьем на пути к лучшей реальности. Мы сами – убийцы лучшего. Мы сами – охотники на собственные мечты.

– Что такое свобода, по-твоему?

– Делать все, что захочу.

– И что ты хочешь?

– Свободы.

Замкнутый круг.

– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, – засмеялся Серега. – Ладно, давайте еще выпьем.

Мы выпили, разговор перетек в более спокойное русло. В принципе этот парень, Костя, – эталонный московский мажор – отличался от меня только тем, что вообще не работал. Возводил свое тунеядство в принцип. Я же работал, но мог ли я сказать, что произвожу на свет что-то помимо пустоты? Вряд ли. Возможно, в чем-то он был правее меня. Возможно.

– Какая-то невыносимая легкость бытия, – заметил я Паше, – сидим тут среди мажоров, пьем, никуда не торопимся. Словно там, за окном, давно ничего нет.

– Там ничего и нет, – Паша глубокомысленно вздохнул. – Лучше предаваться гедонизму, чем заживо гнить в бессмысленности. Нет, я, конечно, с ним не согласен, – он мотнул головой в сторону Кости, – сидеть на шее у родителей – не вариант. Но иной раз от наших движений пользы меньше, чем от безделья. Тем более, сегодня воскресение…

– Это несколько скрашивает ситуацию.

– Скрашивает, но не меняет…

– Что есть – то есть.

В общем, можно было сколь угодно долго рассуждать о бессмысленно погубленной молодости, о времени, отданном не тем идеалам, о душе, метнувшейся не к тем целям, и, как результат всего этого, – о полученном по итогу невзрачном настоящем, в котором все шло не так, как хотелось бы, но… но зачем было это делать? Разум говорил о том, что все вокруг – лишь иллюзии извращенного больного сознания творца-убийцы, а воображение, в свою очередь, рисовало совсем другие картинки – светлые и радужные; в этом противостоянии двух разных сущностей самого себя я не хотел оказаться случайно раздавленной жертвой, песчинкой, попавшей в жернова внутренних антагонизмов. Поэтому я отпускал тяжкие мысли от себя, предаваясь желтой дреме этого воскресного утра, в квартире с пятью комнатами и двумя ванными с джакузи и блестящей итальянской сантехникой, а также не менее блестящими обитателями.

Мы допили алкоголь, на столе образовался еще. Видимо, у ребят были свои запасы. Вернулись парни, за ними девушки. Налили и им.

– За знакомство, – сказал кто-то.

Тост был молча поддержан.

– По-моему, за это я уже много раз пил, – заметил Паша, отставляя опустошенный стакан.

– Да. Я тоже. По-моему, даже проживал эту жизнь неоднократно. Разве что в квартире миллионеров в первый раз…

– Ага, и я. Впрочем, это мало что меняет.

Паша оставался тем же Пашей, что я и знал, это главное. Немного романтик в душе, немного скептик. Этот баланс был хрупок, ибо внутри наверняка бушевали хаотические силы, готовые в любой момент прорваться наружу, но все же до поры он сохранялся. Общаясь с Пашей, я всегда узнавал в нем того себя, которым, возможно, был некоторое время назад и которого безвозвратно потерял.

На кухне появился гашиш. Видимо, из заначки московских мажоров. Из пластиковой бутылки тут же был сделан бульбулятор – приспособление для курения. Парни принялись колдовать над ним. В воздухе пополз сладковатый аромат гашишного дыма.

Когда все было готово, бульбулятор был пущен по кругу: сначала девушкам, потом через них к парням, Сереге и нам. Я от предложенного удовольствия отказался: в моей голове и так плавал легкий туман беззаботной отрешенности. Серега с Пашей сделали по паре затяжек.

Затем загрохотала музыка. На кухне началась не то дискотека, не то партизанская вакханалия. Мы с Пашей отодвинулись в угол и продолжили опустошать бутылки с вином. Меж тем время на часах неумолимо приближалось к полудню.

– Как думаешь, – спросил я Пашу, – наши с тобой биографии в каком жанре можно было бы лучше всего изложить?

– Не знаю, возможно, в жанре анекдота.

– Согласен. С анекдотом ты во многом прав, но самый точный жанр – это тост.

Мы засмеялись.

– Нет, ну серьезно: про что не расскажешь, что не вспомнишь – все с пьянством связано. Мы – наверное, самое пьяное поколение.

– Думаю, были поколения и похуже.

– Были похуже, но дурнее не было.

– Может быть, может быть…

Сатанинский пляс, который разворачивался вокруг нас, заполнил собой всю кухню, удушливым облаком распространился за пределы нее, выплеснулся безумствующей волной в комнаты. На гребне этой волны к нам выкинуло и Серегу.

– Как дела? – спросил он, подсаживаясь к нам.

– Нормально. Обсуждаем тут сложившуюся ситуацию.

– А что не так с ситуацией? Вас кто-то обидел?

– Упаси бог. С ситуацией, вроде, тоже все в порядке, не считая того, что мы пьем уже второй день, практически не прерываясь.

– Так это ерунда, – Серега выудил из-за уха сигарету, – у меня такое времяпрепровождение в порядке вещей, мы, когда с Олей ездим куда-нибудь на концерты, в другие города, там вообще такая свистопляска иной раз творится…

– Так это ты, тебя потому Панком и прозвали… а мы тут про поколение пытаемся говорить.

– А поколение – это они, – Серега сделал неопределенный жест, по всей видимости, характеризующий Веру и ее знакомых, – у них, как видишь, тоже схожие интересы.

– Вот это и пугает несколько.

– А что еще делать?

В общем, делать действительно было нечего. Привычный порядок вещей, как показывала практика, практически не изменить. Мир погряз в собственной грязи, как пациент психиатрической больницы в собственном безумии.

– Пойдем отсюда, – предложил я.

– Куда?

– На воздух, прогуляемся.

Серега, наконец, прикурил.

– Ага. Через пять минут: сейчас покурю, поговорю с Олей, и пойдем.

В итоге пошли мы не через пять минут, и даже не через пятнадцать. Только тогда, когда все вино было нами безжалостно уничтожено, и только пустая тара на столе и под ним засвидетельствовала нашу окончательную и бесповоротную победу, мы, не сговариваясь, засобирались.

Провожать нас было особо некому: после непродолжительной, но забирающей все силы дискотеки, Вера и ее знакомые улеглись спать. Только погрустневший Костя махнул рукой нам на прощание. Оля закрыла дверь своим ключом, который, как оказалось, у нее тоже был – на всякий случай.