Поветлужье - Андрей Архипов

   Проходя мимо сгорбившихся на пажити баб, подчищавших траву серпами и горбушей, представляющей собой почти тот же серп, только надетый на короткую выгнутую рукоять, удобную при выкосе среди кустарника и кочек, Вячеслав задумался. Потом махнул рукой и участливо посмотрел на Николая, стоявшего с Любимом и Фаддеем в отдалении, обсуждая какие-то извечные проблемы. Как потом рассказывали видоки, лекарь подошел к лучшей половине человечества, еще не освобожденной и, поэтому счастливой своей домохозяйской участью. Забрал у них горбушу, стал что-то показывать, рисуя в воздухе рукой более длинное косовище, ручку, то бишь лучок в его середине и чуть загнутое внутрь длинное металлическое лезвие. Вручив косу недомерок обратно бабам, лекарь гордо ушел собирать травы, кивнув напоследок в сторону стоявших мастеровых. Видимо Вячеслав что-то задел в душе тех тружениц, потому как через некоторое время целая их стайка, возглавляемая Ефросиньей, взяла в окружение кузнецов и старшину плотников и начала им что-то втолковывать. Те сначала нехотя отмахивались руками, потом попытались вырваться из кольца окружения. Правда, двое из них были тут же остановлены, поднятые за шкирку могучей рукой Фроси. Один лишь Николай по причине своей могучести сумел продраться через женские заслоны и затеряться среди перемещающихся по пажити толп переяславцев и отяков.

   Прервано сие действие было часов так в восемь по часам Михалыча, или около четырех дня по местному времени. На холм перед пажитью степенно вышла представительная делегация. Возглавлял ее воевода, Трофим Игнатьич собственной персоной, за ним следовали Никифор и Пычей, соответственно староста обоих весей и предводитель отяков. Покряхтев, для солидности, Никифор взобрался повыше и крикнул, стараясь перекричать ходивший по пажити гул:

   - Здрав буде, люди переяславские, отяцкие, да черемисские. Знамо вам, отчего собрали вас, оторвавши от дел страдных, да порешаем поначалу дела грешные весей наших. Однако же, переяславцы, с праздником вас, днем святых апостолов Петра и Павла.

   Православные перекрестились, слегка замявшись, куда повернуть головы свои. Видя это, Никифор добавил, - грех наш велик, не на что нам взор кинуть, аже крестом себя обнести, да труды праведные нам не дали сотворить сие. Тем паче, решили мы меж собой срубить по следующему году церквушку небольшую, абы было где голову склонить перед господом нашим. А плотникам под то лес заготовить. Одобряете ли деяние сие?

   Одобрительный шум пронесся над пажитью.

   - Добре, - кивнул головой Никифор и обернулся назад. Перед весянами вышел вперед Пычей и перевел речь старосты для своих родичей.

   - Тогда следующий вопрос к вам, отяцкие и переяславские, - начал сызнова речь староста. - Вот перед вами стоит Трофим Игнатьич, службу у князя переяславского несший десятником. Всем вам ведомо, аже сотворил он. Его усилиями добрались и осели мы на берегах этих. Вместе с Иваном Михайловичем, что воеводой отяцким был в походе их, добивал он на пажити этой тех буртасов, что пришли к нам с разбоем. И с новгородцами он же ратился. Кликнуло войско ратное его воеводой, да и ране сполнял он все воеводские дела. Однако же и к вам, мужам переяславским да отяцким, спрос есть, поскольку воевода наш и мирскими, и торговыми делами занимается. Потому спрос энтот в том, признаете ли вы его главой над собой и всеми своими семьями, а я как староста буду лишь помощником ему в мирских делах? Может, обиду какую кто на него затаил? Выходи, да перед честным людом сказывай все.

   Пока Пычей переводил сказанное, в рядах переяславцев негромко перекатывался шум обсуждения. К нему добавился нарастающий гул со стороны отяков, получивших свою порцию информации. На холм, споткнувшись к всеобщему веселью, взъерошенный и помятый, выбрался Фаддей и, бросив, видимо для того, чтобы покрасоваться, плетеную из тонких сосновых корешков шапку на землю, крикнул:

   - Да все мы знаем Трофима Игнатьича! Люб он нам! Пусть будет! - и остался на холме, почему то не решаясь спуститься обратно.

   - Да шо ты вылез то на вид и назад не идешь, али не милы мы тебе? - могучий голос Фроси перекрыл возникший было шум. - Не твое дело стоять над нами то. Сей миг как вылез, так и взад засунем.

   Не полностью расслышав сей монолог, Фаддей дернул рукой, чтобы прикрыть себя с тыла. Это вызвало сдавленное хихиканье в первых рядах, прикрытое массовыми действиями по поправке усов и бороды. Заметившая все Ефросинья продолжала:

   - Аже надо будем и туда тебе что засунем. Это что же получается, воевода? Бабы облегчения просят, а он в отказ пошел?

   Тихие смешки начали переходить в гомерическое повизгивание.

   - И какое же облегчение себе бабы просят? - вмешался воевода, кусая губу, чтобы сохранять серьезный вид. - Вроде Фаддей вам ни в чем не отказывает, даже наоборот. Слышал, гоняют его бабы почем зря от желания его облегчение вам принести.

   - От и ты туда же! Кабы он с этим дело проворил хорошо, то и гнать бы его никто из баб не стал бы, - поддержав ехидный тон, продолжила возглашать на всю пажить Фрося. К смеху переяславцев прибавились отяки, до которых, наконец, довели тонкости перевода.

   - А он сию срамную деревяшку переделать отказывается, - предводительница переяславских баб подняла над головой горбушу, и встала в позу, подбоченившись, - али у него у самого такой же плюгавенький, как это косовище, такой же кривой и малый? Так пусть в мыльню пойдет, мужей посмотрит, оценит, каковы они должны быть!

   - Фаддей, а Фаддей! А я на такое косовище согласна бы, аже от пояса до землицы оно! А что кривое, так лишь бы не согнуть было! - донесся визгливый от смеха голос от толпы баб, стоявших неподалеку.

   - Цыц, бабы! - гаркнул воевода, видя, что из схода хохот да срам один выходит, - а ты, Ефросинья говори что дельное, а то выведу тебя отсель. Нечего бабам на сходе толочься.

   - Ты меня обабь сначала, воевода! - Не смутилась та, - тогда и гони! А говорю я дельное. Лекарь сказывал, косы у них были такие, что бабе не надо на карачках ползать, а стой себе и коси, а ежели грабки приделать, то и хлеб убирать можно. Зело борзо, нежели серпами, баял. А стоя и мужи смогут, это на четвереньках у них привычки то нет, - хохотнула она. - А шо кузнецы, шо Фаддей, в отказ пошли. А тут дело общинное, люд высвободится от дел страдных.

   - Гхмм... - повернулся к Николаю воевода, - было такое у вас?

   - Было, Трофим Игнатьич, - кивнул тот, - литовкой ту косу звать. Токмо для того железо нужно хорошее, да поизвели мы почти все ... Разве что сломанную пилу перековать. Сделаем на пробу, откует Любим, есть время ныне у него. Токмо без нового железа пустое то дело, точить и точить придется.

   - Так и порешим, - кивнул воевода, - а ты, Фрося, геть со схода, не бабское дело это.

   - Не гони ты ее, Трофим Игнатьич, - попросил Николай, опередив ту, открывшую было рот для отповеди, - на буртасов с мужами стояла вместе, пусть и тут побудет.

   - Гхмм... - опять в кулак закашлялся предводитель переяславцев, - сызнова вы мне традиции ломаете, да быть посему, раз то не баба, а вой в юбке... А остальные, геть отседова! - нахмурился он в сторону порскнувших в разные стороны баб. - Продолжай, Никифор!

   Фаддей, помявшись, подобрал свой головной убор и бочком спустился с холма. Тут же из отяцких рядов вышел Терлей и, повернувшись к толпе, начал что-то горячо втолковывать своим родичам. Те одобрительно загомонили, поддержав своего представителя выкриками, а Пычей растолковал переяславцам смысл его слов:

   - Добрый люд переяславский, мужи наши согласны с тем, аже Трофим Игнатьич главой был, да хотят, абы Иван Михайлович при нем воеводой был. На том стоят и уступать не собираются.

   Воевода поморщился и кивком подозвал к себе своего полусотника, стоящего в первых рядах:

   - Иван Михалыч, вишь что натворили мы? Понимаешь о чем я?

   - А как же, печенкой чую...

   - И что?

   - А что? Правду сказать надобно, дашь слово?

   - Слово твое, я у тебя его не брал, и отдавать нужды нет.

   - Жалко, что черемисы о том услышат, да ладно уж...

   Полусотник повернулся к отякам, поклонился и, кивнув головой Пычею, начал говорить. - Опять у меня к вам, род отяцкий, вопросы имеются, ответите ли?

   Полусмешки после заминки с переводом пронеслись над рядами людей.

   - Мало ли вам того, аже я полусотник ваш? Полусотник егерского полка, то есть полка охотников? - выслушав крики, олицетворяющие то, что этого несомненно мало, Михалыч продолжил. - И так слишком громко себя назвали, одна полусотня во всем полку. А вы хотите на плаху меня подвести? Вместе с воеводой нашим? Что замолчали, не понимаете? Ну ладно, для вас может и внове, но вот как на Руси али у черемисов человек, над воеводой стоящий, зовется? О-о, дошло, затихли... Нужны ли нам распри по поводу названий с князьями русскими, али черемисскими? Или силы в себе почуяли много? Так придет сила другая и переломит нашу, как тростинку малую. Не о названиях думайте, а об обучении воинском. Силу надо еще копить, абы место свое между князьями да ханами найти, а потом уж о названиях думать. А дел воинских с меня никто не снимал и не собирается, спросите о том Трофима Игнатьича. Вырастем, абы сотню прокормить, так и сотником стану, ежели соответствовать буду. Таково мое мнение, пусть воевода воеводой и останется до поры. Негоже на себя косые взгляды по гордыне своей копить. Вот мое слово.