Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С той поры и начинается активная профессиональная литературная жизнь Николая Чуковского — для заработка. Он переводит с английского прозу (этим занимался всю жизнь и среди его работ были знаменитые: «Янки при дворе короля Артура» М. Твена, «Животные-герои» Сетона-Томпсона, «Остров сокровищ» Стивенсона). Пишет и собственную прозу для юношества — приключенческую книгу «Танталэна» (1925), потом книги о великих путешественниках; по примеру отца сочиняет и детские стихотворные книжки.
Однако репутация Н. Чуковского остается прежней — поэт. Инн. Басалаев записал в 1926 году: «Николай Чуковский опрятен, вежлив. В черном костюме. Очень молод. Еще застенчив…. Стихи его тоже опрятны, вежливы и скромны. Они грамотны и причесаны по всем литературным правилам. К его несчастью, этим стихам нельзя быть неграмотными и ходить с грязными ногтями — их писал сын знаменитого писателя. Наследство и традиция обязывают. Хотя для молодых поэтов это и вредно. Вот побродяжничал бы, как Тихонов. И традиции пошли бы на пользу. Стихам его не веришь…»[604]. В 1928 году вышел первый и, как оказалось, единственный сборник стихов Николая Чуковского «Сквозь дикий рай». В дальнейшем он уже стихов не писал, хотя переводил их охотно, но скорее для души, чем для денег. Книга его избранных поэтических переводов вышла уже после смерти автора[605] и в ней такие превосходные работы, как «Улялюм» Эдгара По и «Цветы жизни» Юлиана Тувима.
Уже в финскую войну 1939/40 годов Н. К. Чуковский был призван во флот и служил в Кронштадте. В морской форме он встретил и Отечественную — на крайнем Западе Союза; отступал до Таллинна, а затем до Ленинграда, где прослужил всю блокаду[606] — как и Николай Тихонов, Всеволод Вишневский, Ольга Берггольц. В 1954 году он написал роман «Балтийское небо» — о летчиках Балтфлота в годы блокады; этот роман, впоследствии экранизированный, принес ему если не славу, то широкую известность. Следующую долю «известности», не столь, правда, широкую, принесло его выступление на заседании Президиума Союза писателей, где распинали Бориса Пастернака (выступить ему пришлось, как члену правления ССП)[607]. Отец и сестра, почитавшие Бориса Леонидовича, как, впрочем, и сам Н. К., его выступление переживали тяжело. Правда, надо отдать должное Лидии Корнеевне — возмущаясь братом, себя она тоже не щадила: «Да, все мы убийцы, и те, кто был на собрании, и те, кто, подобно мне, уклонился, не пошел (а надо было пойти и кричать)…»[608]. Конечно, Николай Чуковский хорошо понимал масштаб поэзии Пастернака и глубину его личности, но… он был циник. Дурного, правда, не писал, иногда — безусловно достойное. Скажем, большой резонанс имела его публикация стихов Мандельштама и воспоминаний о поэте[609] (тогда первая после эренбурговских мемуаров «Люди, годы, жизнь»); интересны были и воспоминания о Николае Заболоцком[610], с которым дружил все послевоенные годы.
В 1989 году Марина Чуковская подготовила к печати и выпустила книгу мужа «Литературные воспоминания» — те их части, которые в советские годы напечатать было совершенно невозможно (не из-за какого-то скрытого злокозненного антисоветизма, а исключительно потому, что это живая, незасушенная книга, написанная без той жесткой внутренней цензуры, которая губила большинство советских мемуаров). Пора Студии при «Всемирной литературе», Серапионовых братьев и «Звучащей раковины» и люди, которых автор знал тогда и поразительно живо запомнил, описаны в «Литературных воспоминаниях» необычайно увлекательно, памятливо и художественно. Критик Л. Левин так сказал о них в предисловии: «Николай Чуковский был одним из умнейших людей, с которыми сталкивала меня жизнь. Ум его был особого, иронического склада, что я не раз испытывал на себе. Эта особенность его острого, глубокого и, честно говоря, не слишком доброго ума в полной мере отразилась в его воспоминаниях»[611]…
Борис Пастернак, как известно, умирал мучительно — от рака легких. Николаю Чуковскому судьба послала смерть праведника — он прилег отдохнуть после обеда и не проснулся. Ясности в этих делах не бывает. «Прости меня, Колечка, не думал я тебя пережить. В голову не приходило, что я буду видеть облака, деревья, клумбы, книги, когда все это для тебя тлен и прах», — записал Корней Иванович 5 ноября 1965 года[612]. А друг его юности Вова Познер написал 9 января 1966 года из Парижа Виктору Шкловскому: «Как глупо, что Коли Чуковского больше нет. Я не верю»[613]…
II. СЮЖЕТЫ
М. Добужинский. Двор Дома Искусств (1921).
Первой клеймо
(Цензура и произведения Льва Лунца в 1920-е годы)
Лев Лунц оказался первым из Серапионов, на котором советская власть поставила клеймо «идеологической непригодности». Но осознано это было далеко не сразу.
Когда в мае 1924 года весть о смерти Льва Лунца дошла из Гамбурга в Питер, она оглушила Серапионов. Некрологи Лунцу написали Федин (Жизнь искусства. № 22. 1924), Слонимский (Огонек. № 24, 1924), Никитин (Красная газета. № 116. 1924). Собравшись, чтобы почтить память товарища, Серапионы приняли решение издать все им написанное, а также подготовить сборник статей о Лунце. 31 мая 1924 года М. Слонимский обратился к Горькому с просьбой написать о Лунце[614] и в июне 1924 г. написал отцу Лунца в Гамбург: «Вы знаете, чем был для нас Лева, никто из нас никогда не забудет его; для каждого из нас он жив. Но нужно сохранить его живой образ. Поэтому мы решили издать сборник его памяти, куда войдут статьи и воспоминания всех близко знавших Левушку: Замятина, Чуковского, Серапионов и пр… Издание сборника дело ближайшего года»[615].
20 июня 1924 г. Е. Полонская, как бы уточняя этот план, писала отцу Лунца: «Мы решили издать осенью две книги, посвященные его памяти: 1. Книгу статей о Леве, в которую войдут статьи Горького, Замятина, Чуковского, Шкловского и всех серапионовых братьев. 2. Книгу, составленную из всех имеющихся на руках произведений Левы, как напечатанных, так и ненапечатанных». 21 июня М. Горький в письме Каверину написал: «Да, Лунца страшно жалко… Необходимо собрать и издать все написанное им»[616], а 6 июля он сообщил Федину, что не смог написать о Лунце: «Я уже пробовал сделать это, но — не сумел. Не вышло»[617]. «Жалко, что вы не можете написать о Лунце, — отвечал ему Федин 16 июля. — Мы собираемся выпустить небольшой сборник статей о нем, чтобы отметить его значение для молодой — „начинающей“ — русской литературы. Ваша статья предназначалась для этого сборника»[618].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});