Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путь к Серапионам шел через Студию при «Всемирной литературе». Для молодого Чуковского главным в Студии, был конечно, гумилевский семинар, но посещал он и отцовские занятия. Нина Берберова вспоминает, как на занятиях у Корнея Ивановича читала стихи, заслужила похвалу мэтра и как «Коля Чуковский сиял от удовольствия толстым лицом, радуясь за меня»[591]. Вхождение в круг Серапионов психологически облегчало и то, что многие будущие Братья хорошо знали его по занятиям в Студии, а некоторые и по его дому. Про комнатенку с мутным стеклом, выходившим во двор, где жил Михаил Слонимский и где собирались Серапионы, Николай Чуковский написал: «Этой комнатенки мне не забыть — столько я просидел в ней когда-то часов»[592].
Ученик Гумилева, он занимался только поэзией; политика его не интересовала. Маяковский звал его работать в «Окна Роста», и Корней Иванович записывает в Дневнике: «Я запретил Коле работать в Роста, потому что там каждое его стихотворение считается контрреволюционным. Когда Маяковский звал Колю туда, мы думали, что там можно будет работать в поэтической и честной среде. Оказывается казенщина и смерть»[593].
Когда в июне 1921 года Серапионов пригласил к себе Горький, в составе группы на прием явился и Коля Чуковский («в рубахе, демонстративно залатанной» — записано у К. И.[594]).
Лето и начало осени 1921 года Коля Чуковский жил вместе с семьей в Холомках (Псковская губерния) и в серапионовских делах не участвовал. Отличный график Владимир Милашевский, вспоминая Холомки того лета и литературно-художественную колонию дачников, писал: «Особенно перенасыщен, переполнен стихами был Коля Чуковский… Стихи из него сочились, вытекали, как влага из губки, только что вынутой из воды. Зиму он занимался в студии поэтов при Доме искусств и, конечно, цитировал своих мэтров. Да и было кем восхищаться… Кто-то про него сказал, что он „переполнен трамваем“, так как иногда неожиданно в зарослях подлеска прохожий слышал диковинно-торопливые ритмы, похожие на удары топора:
Как я вскочил на его подножку,Было загадкою для меня…
Это Коля декламировал (знаменитые стихи, назвать автора которых — Гумилева — в застойную пору Милашевскому не дали — Б.Ф.) обступившему его орешнику, березам и сосенкам»[595].
Вернувшись в Питер, Николай Чуковский снова включился в литературную жизнь. В начале 1922 года он сумел самостоятельно издать поэтический сборник «Ушкуйники», где впервые были напечатаны три его стихотворения под псевдонимом Николай Радищев (наряду со стихами Тихонова, Вагинова, Берберовой) и, не сумев его продать в Питере, отправился без копейки в Москву с рюкзаком книг — помог ему в столице Мандельштам[596]… В ту пору Николай Чуковский стал предпочитать сборищам Серапионов вечера в «Звучащей раковине» (Серапионы над ними посмеивались) — объединении гумилевских учеников, собиравшихся на Невском в доме знаменитого фотографа М. С. Наппельбаума (две его дочери — Ида и Фридерика — писали стихи и были ученицами Гумилева). В альманахе «Звучащая раковина» (осень 1921 года) тоже печатались его стихи. В «Звучащей раковине» Николай Чуковский сразу оценил оригинальность поэзии Константина Вагинова, который посещал собрания нескольких литературных групп. В 1922 году Николай, продолжая писать стихи, поступил в Университет. В июне 1923 года в Берлине вышел первый номер горьковского журнала «Беседа» (поэзией в нем ведал Ходасевич); там, наряду со стихотворением Берберовой, было напечатано и большое стихотворение Н. Чуковского «Козленок» (уже под собственной фамилией автора). Горький в статье «Группа „Серапионовы братья“» называет это стихотворение поэмой: «По словам В. Ходасевича, лучшего, на мой взгляд, поэта современной России, большие надежды возбуждает юноша Чуковский; его поэма „Козленок“ напечатана в первой книге журнала „Беседа“»[597].
О стихах Николая Чуковского доброжелательно писал и Лунц в статье «Новые поэты», однако перед своим отъездом в Германию он предупреждал Колю: «Знаешь, твои стихи начинают повторяться. Все веточки, букашки, и непременно что-нибудь „колышется“»[598].
Уехавшему в мае 1923 года больному Лунцу Николай Чуковский собрался написать только в январе 1924 года, и то — на обороте отцовского письма, и речь он вел больше о себе: «Сумасшедше занят. Со времени твоего отъезда перевел с английского два романа по 15 листов каждый, перешел на второй курс… Мое нежное сердце тоскует по покинувшим меня друзьям. А ведь я человек привязчивый, люблю вас, сволочей, искренне и нежно — вы даже не подозреваете как». И только в конце письма: «Как твое здоровье? Поправляйся, не забывай нас»[599]. Были в этом письме (разумеется, в самом начале) еще две строчки: «Но главное — жениховствую. Невеста моя Марина Николаевна Рейнке[600] — помнишь еще когда говорил о ней? Но об этом пока помалкивай». Марина Рейнке училась в Тенишевском училище классом младше Николая. Он представил её отцу в 1923 году (она уже кончила училище), когда Корней Иванович приходил в Тенишевское читать новую сказку…
Свадьба Марины и Николая состоялась в начале мая 1924 года, и Корней Иванович на ней не присутствовал. Но на следующий день он записал в Дневнике раздумья о старшем сыне: «Круглое, наивное лицо. Ум пассивный, без инициативы, но инстинктивно охраняющий свою духовную жизнь ото всяких чужих вторжений… Жил он лениво, как во сне. Сонно, легко, незаметно прошел сквозь революцию, сквозь Тенишевское училище — нигде не зацепив, не нашумев. Теперь в университете — тоже не замечая ни наук, ни событий. Идет по улице, бормочет стихи, подпрыгивая на ходу тяжело. В Марину влюбился сразу и тогда же стал упрямо заниматься английским — для заработка, на случай женитьбы…»[601].
Свои взгляды на женитьбу сына Корней Иванович сформулировал в подробном письме ему (в семье Чуковского устным обсуждениям важных вопросов неизменно предпочитали письменные). Были там и такие слова: «Признаюсь, я ждал, что наступит минута, когда ты будешь помогать семье, дашь возможность отдохнуть и мне, и маме… Теперь ты уходишь от нас — я, конечно, ты сам понимаешь, что при всем желании и, даже на первых порах, не смогу снабдить тебя деньгами…. Я не говорю нет, но в моем да есть несколько сомнений и боязней…»[602]. Лето 1924 года молодожены провели в Коктебеле[603]…
С той поры и начинается активная профессиональная литературная жизнь Николая Чуковского — для заработка. Он переводит с английского прозу (этим занимался всю жизнь и среди его работ были знаменитые: «Янки при дворе короля Артура» М. Твена, «Животные-герои» Сетона-Томпсона, «Остров сокровищ» Стивенсона). Пишет и собственную прозу для юношества — приключенческую книгу «Танталэна» (1925), потом книги о великих путешественниках; по примеру отца сочиняет и детские стихотворные книжки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});