Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Авалон до мельчайших деталей вспомнила образ живой Клаудии де Веласко-Фриас: пышная высокая грудь, выставленная напоказ более, чем требовалось, тонкие, накрашенные губы, и роскошные каштановые волосы, уложенные в одну из самых модных причесок. Клаудия обожала тепло Трастамары, а теперь навсегда останется лежать в снегу с раскуроченной грудной клеткой и наполовину содранным скальпом, который примерз к холодной земле. Авалон бы и не узнала ее, если бы не ярко-малиновый шелк платья и розовые рубины, вмерзшие в лед. Именно этот яркий контраст между мертвой и живой Клаудией вывернул ее желудок наизнанку.

Сплевывая горькую слюну, Авалон вдруг с недоумением подумала, что такая любительница светской столичной жизни и жаркого климата должна была в первую очередь отказаться от поездки в промозглые срединные земли. Если только, поправила она себя, Каталина не посулила Клаудии помощь в решении матримониального вопроса между Басом и Анхелой. Породниться не только с Дубовым Королем, но и с самой королевой Трастамары — чем не повод потерпеть лишения нескольких недель?

И чем не повод избавиться от надоевшей герцогини?

Авалон тряхнула головой. Каталина не знала, чем закончится свадьба. Никто не знал. И то, чем это все обернулось, не ее вина, даже если в глубине души Авалон винила королеву в побоище. Персена не благословила ни одну из своих дочерей предвидением, даже самую сильную из них. Каталина, конечно, несла всю тяжесть ответственности за судьбы своих подданных, но она не была всемогущей. Она даже сохранить жизнь своей дочери не смогла, хотя это было ее главной задачей.

Судьба Клаудии привела ее прямо туда, где все они окажутся в конечном итоге — на том берегу Персены. Кто-то раньше, кто-то позже. И Авалон нещадно хотелось, чтобы среди тех, кто вплавь добрался до того берега, все же не было Баса и Хорхе.

Она еще какое-то время блуждала между останками и вглядывалась в лица людей, страшась найти в них знакомые черты. Трастамарцы и инирцы лежали на поляне вместе, заключив перемирие хотя бы в смерти. Но даже мысль о том, что вечная вражда между двумя народами когда-то может быть закончена, не делала пиршество смерти менее мрачным и не приносила успокоения.

Авалон как раз пробралась к королевской палатке, в которой ее облачали в свадебный наряд, чтобы поискать ароматные тряпицы, когда в глухой тишине мертвого лагеря она услышала человеческий вопль, полный боли столь невыносимой, что у нее похолодело внутри. Внутренний голос стращал ее остаться в палатке и не высовываться, но Авалон стащила через плечо лук и трясущимися пальцами опустила стрелу на тетиву. Нервно закусив губу, она выглянула из палатки. Мертвый лагерь казался таким же, каким был. Тишина опустилась на поляну, как гильотина. Приложив оперение к уху, Авалон натянула тетиву и затаила дыхание. Она слышала только нервное биение своего сердца, свист ветра и полоскание тканей. Тихое шипение вырвавшегося изо рта воздуха. Клубы пара, взвившиеся к небесам.

Внимательно осматриваясь, Авалон сделала несколько шагов от палатки, готовая среагировать на любое движение. Как вдруг слева что-то мелькнуло. Пальцы ее дрогнули — стрела с тихим свистом унеслась вперед, скосив траекторию полета. И только тогда Авалон поняла, что повелась на шевеление инирского штандарта и дала страху управлять своей рукой. Ее ужалило чувство разочарования. Бабушка всегда ругала ее за поспешность. Выстрелишь слишком рано — потеряешь время на вытаскивание и приладку новой стрелы. А за это время может случиться настоящая атака. Дав чувству разочарования наполнить вены горячей злостью, Авалон быстро уложила на тетиву новую стрелу. Лучше злость, чем страх. Лучше она будет злиться, чем снова обмочится, как тогда в деревне.

Снова раздался душераздирающий крик.

Авалон ощутила тяжесть и напряжение в пальцах.

Только бы не отпустить слишком рано.

Практически не глядя под ноги, она пошла на звук, минуя сгоревшие палатки, туши коней и разбитые колеса обозов. Переступая через трупы и взрыхляя кровавый снег, она обогнула последнюю палатку трастамарцев, вышла на инирскую часть лагеря и остановилась.

Горлойс валялся у королевской палатки лицом в снег, заглушивший новый крик. Звук, полный мучительной агонии, который мог проявиться только при ране столь серьезной, что из голоса попросту исчезли человеческие признаки, остается только дикий звериный рык.

Кожа Авалон покрылась мурашками. Волоски на шее приподнялись дыбом.

Она не видела под Горлойсом крови, но у нее и не было времени всматриваться. Она резко развернулась, ища глазами монстров. Сердце колотилось в спазмированном горле, и Авалон никак не удавалось сглотнуть кислую слюну. Ноги налились тяжестью, пальцы онемели. Ей показалось, что она больше не чувствует тетиву.

Она выдыхала пар, чувствуя жар на щеках и черную дыру вместо желудка.

Ну же, выходи, тварь.

Раздался шорох. Авалон повернулась, готовая выстрелить, но это оказался Горлойс. Он перекатился на спину и застонал. Сморгнув с ресниц образовавшийся иней, Авалон пригляделась к его животу и груди.

Никаких ран.

Горлойс был цел.

Авалон, все еще поглядывая вокруг себя, приблизилась к королю Инира. Рядом с ним валялись изуродованные трупы инквизиторов. Судя по ранам, их одним ударом убил один из монстров. Под рукой Горлойса лежало три разбитых пузырька. Неприятное чувство защекотало внутри, но Авалон не смогла сосредоточиться на нем, чтобы понять, в чем дело. Она опустила лук и рассмотрела запорошенное снегом лицо Горлойса. Он определенно дышал, хотя из носа шла кровь. И, судя по смазанным алым разводам на губах и следам на снегу, его и тошнило кровью.

А вот это уже совсем нехорошо.

Внутреннее кровотечение могло привести короля Инира к смерти. И тогда…

Авалон отбросила лук со стрелой и кинулась к Горлойсу. Рухнув на колени, она просунула руку ему под спину и потянула его на себя. Кряхтя и отплевываясь от крови, он со стоном сел. Придерживая его одной рукой, второй она раскрыла ему веки — белки глаз красные, с сотней лопнувших сосудов.

— Очнись, ублюдок, иначе мы оба тут подохнем! — она шлепнула его по щеке.

Горлойс снова застонал. Авалон хотела влепить ему пощечину посильнее, но тело короля внезапно прошибла крупная судорога, а изо рта пошла алая пена.

— Не смей, придурок! — Паника сжала грудь Авалон тесным кольцом. — Я… сейчас… подожди здесь! Никуда не уходи!

Она осторожно уложила его в снег и бросилась со всех ног к королевской палатке. Там должен был быть лекарственный чемоданчик. Наверняка Аурела подготовилась.

Только к чему? Что с ним произошло? Все же было нормально…

Слезы навернулись на глаза. Авалон оступилась на чьей-то голове и шарахнулась в сторону. Мысли как будто парализовало, и она не могла собраться.

Опять. Я опять одна.

Раздался какой-то громкий звук. Авалон даже не сразу поняла, что это. Она дрожала под порывами холодного ветра, упиваясь своим ужасом и чувствуя, как горячие слезы льются из глаз. Снова раздался тот же звук. И только с третьего раза он прорвался сквозь ее шок — лошадиное ржание.

Хорхе!

Да, он ей поможет. Трастамарцы вернулись на место бойни по приказу Каталины, чтобы найти ее. Они заберут Авалон и помогут спасти Горлойса. Облегчение теплой волной пронеслось по ее одеревеневшим мышцам. Авалон пошла навстречу трастамарской делегации.

Их было пятеро. Они ехали клином на гнедых конях, одетые в вареную кожу с кольчужными вставками и теплые, подбитые мехом плащи. Сбруя коней негромко позвякивала на каждом шагу, а символы на налобных ремнях мягко поблескивали в сгущающихся сумерках.

Кривая ухмылка, легкое прикосновение к символу, дающему благословение.

И глубокие раны на бедрах от его латных перчаток.

С такими же символами.

Ватра игнис.

Символ Князя. Символ инквизиторов. Символ смерти.

Авалон метнулась за ближайшие обломки телеги и сжалась там, чтобы занимать как можно меньше места. Инирцы, видимо, послали разведчиков разузнать, что произошло. И они не уедут отсюда, пока не разворошат всю поляну вверх дном. Скорее всего, они ищут своего короля, который, как они думают, мертв. Что, впрочем, было недалеко от правды.