Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

По внутренней стороне бедра что-то проскользило.

Авалон поспешно запустила руку между ног. Увидев на пальцах кровь, она выругалась, с трудом оторвала раненными руками лоскут от рубахи и зажала его между ног. Лунная кровь пришла раньше, чем должна была. Аурела говорила, что такое бывает, если девушка испытала сильный страх или переживания. Впрочем, лунная кровь могла и пропасть — как с ней случилось после убийства родителей и бабушки. Конечно, без лунной крови было бы куда проще, но Авалон пришлось признать, что понести от Горлойса она бы тогда не смогла. Однако теперь ей нужно было как-то задержать исполнение кровавой сделки до момента, пока ее тело не очистится перед следующим лунным циклом. Лишь тогда Персена благословит ее чрево для зачинания тела для души с того берега.

В голове тут же всплыл образ мальчика из сна. Логрис Трастамарский, как Каталина назвала его. Мальчик, что родился не от Филиппе рей Эскана, но был опорочен черной скверной его прикосновения. Мальчик, что стал мужчиной, который испил сок граната, обернулся медведем и уничтожил своих врагов. А потом умер от копья и потерял всю свою славу в расцвете сил.

Авалон чувствовала смятение и смутную тревогу, но никак не могла понять, почему этот сон казался ей таким важным. Он не должен был вызывать у нее такие чувства. Трастамаре нужна была дочь. Дочь, благословленная Персеной, а не мужчина. К тому же, никак не мог родиться мужчина, что смог бы познать сок граната, мудрость Персены.

Авалон знала, что в истории Трастамары были мужчины, короли-консорты, которые запирали или убивали своих жен, истинных дочерей Персены, чтобы узурпировать трон и заявить права на гранат. Ни к чему хорошему это никогда не приводило, ибо месть Персены всегда настигала таких наглецов. Больше всего Авалон запомнился самый коварный из тех глупцов — Филипп Красивый, как звали его современники, он же Филипп Безумец, как прозвали его после гибели. Он признал свою жену, истинную королеву Уанну, сумасшедшей и заточил в монастыре, а сам узурпировал трон, официально объявив себя регентом. Он клялся именем Персены, что сойдет с трона Трастамары, как только к Уанне вернется разум или вырастет их общая дочь, Бланка, сосланная в монастырь вместе с матерью. В это же время, пока все пребывали в недоумении, Филипп воспользовался суматохой, что сам и устроил, и подослал наемных убийц к Триумвирату.

Филипп Красивый правил тридцать пять лет. За это время, чтобы закрепиться на троне, он заключил военный союз с Иниром, взял оттуда жену, Матильду Лацианскую, старшую дочь короля Якова Истоверца. В качестве жеста доброй воли Филипп уничтожил многие важные реликвии и гранатовые плантации, а также попытался устранить язычество и причастить «нечестивых» подданных к княжеанству огнем и пытками. Его солдаты вместе с храмовниками устраивали охоту за вёльвами, хотя сами происходили из семей, в которых были женщины, присягнувшие Персене.

Трастамара раскололась, и была практически уничтожена стараниями Филиппа, который настолько боялся упустить власть из рук, что сам добровольно все больше отдавал ее в руки зятя и храмовников.

Правлению Филиппа пришел конец в Модранит. Конечно, языческий праздник был им запрещен, но Бланка, чтившая материнскую религию и проводившая Уанну на тот Берег, была полна решимости отомстить отцу. Она запросила аудиенции у короля. Он хотел отказаться и отречься от нее, дочери сумасшедшей блудницы, что соблазнила его неугодными Князю чарами. Однако в это же время в календаре княжеанства был период Великого праздника Прощения. И набожная Матильда, понесшая в десятый раз, посоветовала королю проявить снисхождение к заблудшей душе. Матильда предложила княжить Бланку в истинную веру и наречь ее новым, праведным именем.

Бланка согласилась. Она с покорностью остригла свои роскошные рыжие волосы по традициям Инира, облачилась в традиционную инирскую одежду и предстала коленопреклоненной перед своим отцом в Храме Князя мира сего. Филипп в ходе храмослужения последним из своей свиты и храмовников пригубил омеловую воду и кровь Князя, которыми причастил в завершении ритуала Бланку. Он не подозревал, что это не свиная кровь, которую обычно использовали в ритуалах, а кровь его старшего сына и гранатовый сок.

Филипп умер последним, изрыгая черную пену.

Бланка поднялась с колен и посмотрела на скулящую Матильду — единственную выжившую после гранатового причастия.

— Вёльвская потаскуха! Ты сгоришь в княжевом пламени!

Стерев с губ алые разводы, Бланка облизнула палец и улыбнулась.

— Все эти годы я думала только о том, что этот урод так и не выполнил свое обещание, которое давал моей матери: оберегать ее правление. Как думаешь, теперь, когда все его лживые обещания умерли вместе с ним, кто убережет тебя, инирская гадюка? Ты грела постель мужу, который упрятал свою жену и дочь в монастырь. Нас морили голодом, не давали неделями даже простой воды утолить жажду, потому что боялись, что в ней окажется капля гранатового сока. Меня насиловали на глазах матери, а ты… ты стояла здесь, величественная и благочестивая, носила в чреве бастардов и вещала про справедливость и своего благородного божка, который только и учит вас, змей, как потворствовать низменным грехам. А моя богиня… Моя богиня научила меня мести.

Бланка повела в воздухе пальцами и сломала беременной Матильде шею. Треснувшая кость так и торчала из ее плоти, точно мачта утонувшего корабля. Говорили, будто та самая кость потом оказалась в Храме Инира и стала известными мощами Святой Матильды.

Эту историю Авалон помнила во всех возможных деталях и последующих домыслах, потому что ее любила Каталина. Бланка Отравительница была ее прапрабабкой, освободительницей и объединительницей Трастамары. Она еще долгие годы, вплоть до своей смерти, искала оставшихся детей Филиппа и Матильды и уничтожала одного за другим.

Авалон шумно выдохнула, протерла заспанные глаза и задумалась. Как возможно даже во сне представить, что на троне Трастамары снова окажется мужчина? Только горячечный бред мог довести ее воображение до такого. Триумвират скорее костьми ляжет, чем допустит подобный расклад.

Из щелей подул морозный воздух, Авалон поежилась и закуталась в шкуры до подбородка. Холод был неплохим способом быстрее очнуться от кошмаров и остужал воспаленные мысли, однако неприятное волнение как будто впиталось под кожу. Тревожные мысли все равно не покидали ее голову, пока стучала зубами и приходила в себя на чердаке.

Она выбрала эту комнатушку не из-за удобства и обилия шкур, — без огня здесь было довольно зябко — а из-за мнимого чувства безопасности. Во-первых, она спрятала под одну из шкур нож и мешочек с гранатовыми зернами. Зерна, конечно, ей бы не помогли, но даже простое их присутствие вселяло в нее немного уверенности. Но самой главной ее защитой оказалась одна из ступенек лестницы, хлипкая и ужасно скрипящая. Если бы Горлойс надумал подняться наверх во время ее сна, скрип разбудил бы мертвого. И все равно страх, поселившийся в груди, не давал Авалон нормально поспать: она то и дело просыпалась от предчувствия опасности и странных снов.

Решив, что больше не уснет, она поднялась с кровати и поежилась. Ей нужны были тряпки в дорогу, свои она потеряла в суматохе резни на свадьбе. Они наверняка так и остались в королевской поклаже. Вряд ли монстров заинтересовали платья и атрибуты женского нижнего белья. Авалон даже немного воспряла духом — если они дойдут до поляны, она сможет поискать ароматные тряпицы, что определенно упростит ее передвижения.

Витая в размышлениях, Авалон спустилась по лестнице, ловко переступив скрипящую ступеньку. Бесшумно спрыгнув на пол, она поджала пальцы на ногах — от земли тянуло ледяным холодом. Покрывшись мурашками, Авалон подобралась к перегородке, чтобы проверить, что делает Горлойс. Она надеялась, что он еще спит, и ей хватит времени, чтобы умыться и подмыться снегом. Она пожалела, что не надела его сапоги, но тогда появился бы шанс, что он бы услышал ее шаги. А она могла и потерпеть — не хотела лишний раз с ним сталкиваться.