Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

— Это не моя тайна… Обещаете ль вы, что не накажете мою былую подругу?

Государыня с подозрением и хитрецой ухмыляется (на ее постарелом лице — гримаса выглядит просто ужасно) и говорит:

— Конечно… Ну, разумеется!

Матушка покорно кивает и зовет за собой…

На улице хорошо пахнет грозой, свежим воздухом и нежными листьями. Старуха с усилием ковыляет, поддерживаемая сильной племянницей, и клюка ее теперь качается в воздухе, будто — усики огромно-неповоротливого жука. Сперва она полна решимости идти на край света, чтоб узнать — кто любовник ее невестки, и даже не замечает, что вышла из дома в домашних тапочках. Затем…

Затем она вдруг замирает, прислушиваясь к чему-то слышному только ей. Потом она медленно, как сомнамбула идет по тропинке меж древних берез на все громче слышные голоса…

В летнем павильоне кто-то играет на клавесине и печально поет:

"… Ach, Madchen, du warst schon genug,Warst nur ein wenig reich;Furwahr ich wollte dich nehmen,Sahn wir einander gleich…"

Поют на два голоса: мужской — низкий и сильный будто поддерживает высокий и словно девичий голос женщины. А тот рвется под небеса и так и давит слезу у незримого слушателя…

Сложно не узнать в этом пении моего дядю — Начальника Охраны Наследника Павла Кристофера Бенкендорфа и Великую Княгиню — жену Наследника Павла.

Но бабушка почему-то не спешит прервать старинную песню и разоблачить безбожных любовников…

Сгустился ночной туман, моросит мелкий дождь, иль капли сыплются с листьев от недавней грозы — лицо Государыни мокро. Она стоит в мокрых домашних шлепанцах, закрывши глаза и вцепившись рукой в плечо любимой племянницы. Потом она подносит палец к губам и почти что не слышно шепчет:

— Я ничего не слышу. Я ничего не вижу… Бог им Судья…

На самом-то деле, — это конец истории. Середина же ее такова:

Не доезжая до Царского Села, матушка отделяется от кавалькады прибалтов и несется сквозь дождь, сопровождаемая лишь капитаном Давидом Меллером и раввином Бен Леви. (Арья Бен Леви, хоть и духовного звания, но в Пруссии ему пришлось служить в армии — военным священником в "жидовских частях". Так что ему не в новинку гарцевать на горячем коне…)

На перекрестке незаметных тропинок их ждет одинокий ездок. Матушка и незнакомец спешиваются и откидывают капюшоны дорожных плащей. Незнакомец оказывается Кристофером Бенкендорфом… Он с опаской смотрит на спутников своей законной жены, но признав в них знакомые лица, капельку успокоен:

— Мадам, я прибыл сюда по вашей записке… Это — опасно. Меня могут заподозрить в любую минуту. Я и так — как уж на сковороде меж двух огней, немцы не любят меня за мое "как-будто" предательство, на которое я пошел по вашему наущению, русские же не доверяют — потому что я — немец! Сколько ж продлится сие безобразие?

Матушка примирительно кладет руку на рот гиганта и тот сразу же успокоен. Как ни странно — похоже эти два непримиримых на людях врага — всецело доверяют друг другу. Матушке нужен последний из Романовых — способный к деторождению, дяде нужны матушкины мозги. Вместе они — страшная сила.

Матушка спрашивает:

— Вы сегодня встречаетесь с вашей любовницей в летней беседке, что у южных ворот?

Дядя смертельно бледнеет:

— С чего… Откуда вы знаете?

Матушка невольно улыбается такому наиву и говорит:

— Сегодня там будет стоять клавесин. Не спрашивайте — откуда и не удивляйтесь его появлению. Пусть сегодня ваши друзья из охраны и фрейлины Великой Княгини не оставляют вас тет-а-тет. Если что-то пойдет вдруг не так, — мы должны иметь кучу свидетелей, что в сей встрече нету ни капли… чего недозволенного.

Вы садитесь с Княгинею за клавесин и занимаетесь чем угодно, пока по тропинке не пробежит кто-то из моих егерей. Его увидят и ваши спутники. Поэтому он не пойдет к вам, он не подаст какого-то знака, но как только он пробежит по тропе мимо беседки, — вы начинаете играть "Nonne und Graf". По моим сведениям вы оба любите петь сию песню, оставшись наедине, и у вас, конечно — получится.

Пойте же так, чтоб ангелы на небесах облились слезами! И если вы споете действительно хорошо, я обещаю вам, что… Исполнятся все ваши желания!

Дядя растерян, он жует губами, он морщит лоб, пытаясь найти в сем какой-то подвох, затем по-бенкендорфовскому обычаю машет рукой, и с отчаяньем в голосе говорит:

— Ах, пропадай моя задница…! Я опять доверюсь тебе, жидовская морда! Но если ты подвела нас под монастырь — ты губишь не только меня, но и подругу свою! А она верит тебе — просто всецело. Мы с того света придем мучить тебя!" — при этом он протягивает руку, как для пожатия. Матушка протягивает руку в ответ и дядя ни с того, ни с сего (на жидовский манер) вдруг бьет ее ладонью по ладони, гикает, вскакивает на коня и с грохотом уезжает.

Кончается моросящий дождик. Матушка поднимает глаза к небу, беззвучно говорит ему все, что думает о давешнем собеседнике, а потом, ковыляя, идет к своей лошади. Бен Леви и Меллер беззвучно смеются и матушка невольно подхватывает их смех, восклицая:

— Ну вас, жидовские морды! Довели меня до греха!

Это — середина истории, а вот какое у нее было начало:

Когда моя матушка приезжала в 1783 году к моей бабушке, был месяц март на дворе, а матушка была мной на сносях.

Встретившись, они гуляют по берегу Финского — матушке прописали прогулки на воздухе, а бабушке нравится выезжать из душного, большого дворца, в коем даже у стен растут уши.

Оставив за спиной роскошные санки, они бредут по дорожке с расчищенным снегом по высокому берегу моря, а под ними расстилается белая гладь… Сверкают снежинки и мягко хрустят под ногами, воздух прозрачен и свеж, а солнце сияет так, что даже дыхание женщин искрится в его лучах.

Тетка спрашивает у племяшки:

— Почему такой грустный вид? На тебе лица нет!

Матушка, печально покачав головой, отвечает:

— Да нет, — я — счастлива… Правда! Вот только…

Тетка внимательно смотрит на лицо юной девушки и с пониманием произносит:

— Сей Уллманис — купец и пират! Я же имею глаза…

Матушка невольно смеется в ответ:

— От ваших глаз ничто не может укрыться! Мы любим друг друга и он — славный малый, но…

Когда он садится выпить с друзьями, все их разговоры будут о ценах на порох в Гамбурге и Амстердаме, о новом оружии, о том, как визжали очередные католики, когда их резали после удачного абордажа… Когда же они вспоминают, как стонут пленные католички, мне приходится уходить — иначе меня вырвет!

А еще они бредят охотой, своими собаками, лошадьми, да меняют щенков на любовниц! К лошадям, да собакам их отношение лучше, — ими они не меняются…

Мой Карлис… Однажды он заснул крепким сном посреди "Гамлета"! А в антракте назвал в ложу дружков и они пили пиво, да обсуждали, каковы должны быть в постели актрисы, игравшие Гертруду с Офелией! А потом…

Я посмотрела на Карлиса и он в том не участвовал, но прочие сели играть. Играли они на то, кому из них после спектакля везти Гертруду, а кому — Офелию! Как они смеялись — "их ужинать"!

Я… Я ненавижу их! Господи, как же я ненавижу сих деревенских ослов! И… Я люблю Карлиса и понимаю, что он, в сущности, — такой же как все! И это разбивает мне сердце…

Первое время я думала, что весь этот порох с оружием — признак рьяного лютеранства и целостности натуры. Теперь же… Это — ужасно!

Тетка внимательно слушает, снимает с руки перчатку, подбирает снег с небольшого сугроба, скатывает из него снежок и идет, подбрасывая сей комочек в руке. Она вдруг улыбается:

— А у нас в Цербсте снегу порой наметало… Я любила играть в снежки. А ты?

Матушка теряется от таких слов, потом берет из рук Государыни твердый снежок и… почему-то нюхает его:

— Я тоже любила снежки… Мы играли в них с дедушкой. Он выезжал в кресле-каталке в наш сад к большому сугробу и… Мы с ним кидались, пока не помирали со смеху… Он очень любил снежки!

Иной раз я лепила снежок, иль поднимала снежок дедушки, а он пах камфорой — я растирала ему культю ноги камфорным спиртом… У нас с ним руки всегда пахли камфорой…

Лицо Государыни вдруг меняется. Она закусывает губу и лицо ее будто трясется. Затем она начинает рассказ:

"Я тоже любила снежки. Мой отец, верней — муж моей матери был генералом в армии Железного Фрица и редко когда навещал нас. Он был очень жадный, холодный и скупой человек. Я никогда не любила его… Зато я любила моего крестного.

Когда он приезжал к нам из Берлина — начиналось веселье! Он привозил с собой гору подарков: сладости, игрушки, обновки для меня, и для матушки… Много ли нужно вечно голодной и бедной принцессе для счастья? Крестный же и привозил в наш дом Счастье…

Потом он опять уезжал к жене и детям в Берлин и я оставалась его ждать… Летом мы играли с ним в мяч, а зимою в снежки… Однажды мы с ним слепили такую большую снежную бабу, что она была ростом с крышу! Когда приехал муж моей матери, он разозлился — баба мешала подъехать к крыльцу и он приказал разломать ее…