Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Умом я понимаю, что такое поведение Наследника Константина было следствием ужасной болезни, но — сердцу не прикажешь, и на всю жизнь во мне поселилось самое брезгливое отношение к несчастному.

Первое же микроскопическое исследование семени царевича (полученного "дурным" способом) показало, что Константин никогда не сможет иметь детей.

Бабушка моя была в совершеннейшем шоке. Когда она немного пришла в себя, она потребовала немедленного освидетельствования на сей счет другого внука — Александра. Тот в отличие от Константина был необычайно красив, но очень стеснителен и наотрез отказался иметь дело как с девицами, так и мальчиками. Только после сильной дозы опия удалось получить образцы его семени.

Оно тоже оказалось нежизнеспособным. Бабушка моя постарела в один день на десять лет и созвала срочный консилиум из лучших врачей Империи, дабы они дали совет, как бороться с этой напастью.

Только на Совете и выяснилось, что врачи, имевшие дело с Наследниками, давно уже знали, что у мальчиков прошли все сроки для нормального развитья яичек, но боялись сказать о том венценосице.

Бабушка была вне себя от услышанного. В конце концов она осознала всю тяжесть и неотвратимость фактов и спросила, как быть?

Ей отвечали, что в сем деле следует уповать лишь на Господа, но можно верить, что у Александра возможны дети, правда — нежизнеспособные. Его образ жизни таков, что "его семя постепенно накапливается в организме и может еще зачать плод". Что касается Константина… "Он уже вошел во вкус удовольствий и принуждает к ним других мальчиков". В этих условьях прогноз — ужасен.

Тогда несчастная Императрица спросила: каковы шансы на то, что хоть какая-нибудь из Наследниц сможет принести ей венценосного правнука? На что врачи долго мялись, а потом Карл Эйлер осмелился выйти вперед:

— Ваши внуки таковы, потому что таков Ваш Сын — Наследник Павел. Все дети Наследника Павла больны наследственным сифилисом. Так же, как и сам Павел. Он же был заражен в вашем чреве — вашим мужем сифилитиком Петром III. У вас не может быть ни правнуков, ни правнучек. По крайней мере, жизнеспособных.

Пока мой дед говорил эти страшные слова моей бабушке, лицо ее багровело и искажалось. Потом она встала, тяжко прохрипела:

— Так я и знала… Все этот паскудник… Кончилась Россия… — а потом тяжко повалилась на пол прямо со своего кресла. К счастью, все это произошло посреди врачебного консилиума, и — бабушку "откачали". Она всего лишь месяц и пролежала с легким параличом правой стороны тела.

Многие удивляются, как Петр III мог заразить Павла в чреве моей бабушки, не заразив саму бабушку? Сифилис — удивительная болезнь. В форме заразной он поражает органы и тело несчастного, но его можно вылечить. Да вылечить так хорошо, что внешне не остается никаких следов страшной болезни. Но он — не исчез. Он теперь — не заразен, но перешел — в форму наследственную.

Скорее всего, сифилис проник в дом Романовых с Екатериною Первой — полячкой Скавронской. Она до брака с Петром вела жизнь полковой шлюхи и, возможно, переболела сифилисом в легкой форме. (Прибавьте к этому, что поляки почему-то устойчивей к заразным болезням, чем остальные славяне, все вместе взятые.)

В момент свадьбы она была уже совершенно здорова, но ее дети с Петром поголовно имели признаки наследственных сифилитиков. (Вспомним странную смерть Петра Петровича иль бездетность почти всех Петровен!)

В то же самое время поздние дети Петра от иных женщин (тот же Кристофер Бенкендорф) — несомненно здоровы и можно считать, что Государя миновала чаша сия. Да и удивительно было б ему заразиться, если всех его дам "перед этим" проверяли его личные фельдшеры! (Петр жил под впечатлением судьбы его "Посольства в Европу" и страшно боялся "чего-нибудь венерического".)

Поздний вечер, бабушка не спит в ее Царском Селе, — она, постанывая и покряхтывая, ползает по своей спальне, тяжко вздыхает, крестится и все стучит-стучит своей теперь уже неизменной спутницей и подругой — толстой узловатой клюкой. Потрескивая горят свечи, и неверные тени, отбрасываемые ими на стены, все время пляшут какую-то страшную и неведомую пляску. Стучат в двери. С поклоном входит одна из фрейлин со словами:

— Прибыла госпожа Бенкендорф.

Старуха вздрагивает от такого известия, быстро и часто кивает немного трясущейся головой и ползет к своему креслу. Совсем уже хочет в него сесть, но затем передумывает и, принимая величественную позу, встает посреди спальни, пытаясь унять старческую дрожь в коленках.

Двери распахиваются. В комнату входит моя матушка. Вместе с нею врываются запахи летней ночи, ароматы ночных цветов, свежего воздуха и недавно отгремевшей грозы. Матушка стремительна и решительна во всех движениях, ее сапоги начищены до блеска и чуть поскрипывают при ходьбе и звенят подковками. Сегодня Шарлотта Бенкендорф практически не прихрамывает и без ее обычного "летнего платка" с чередой — единственным спасением от сенной болезни.

Дряхлая Императрица в старческом ночном капоре с усилием приподнимает голову, чтобы хватило сил посмотреть в глаза гостье. Старуха ведь тоже рода фон Шеллингов, — в молодости ее гипнотический взгляд заставлял трепетать королей и фельдмаршалов, но… сегодня ей не тягаться с пронизывающим взором племянницы. Старенькая бабушка покорно опускает слезящиеся глаза и, тихонько вздыхая, спрашивает:

— Как добралась? Тебя больше не мучит сенная лихорадка?

Матушка небрежно отмахивается:

— Все пустое… Тяжко было в твоей России, — по моей же Прибалтике пронеслись с ветерком, я даже нисколько не запыхалась. Вообрази, проскакала всю дорогу от Риги до твоей дачи в стременах и ни разу не присела в седле. Говорят, это от радости. Мой Карлис радует меня постоянно — вот я и в форме! Ну да что мне об этом тебе говорить, — у тебя ведь тоже все это было… Не так ли?

А что касается сенной лихорадки… Ты тоже в свое время шибко страдала и вечно слезилась, да сопливилась, а как отправила к лешему своего муженька, так и выздоровела. А я вот никого не придавила, а все равно — Слава Богу, вылечилась. Кончила с курляндцами, поквиталась со шведами, успокоилась насчет тебя, да графа Суворова, и — как рукой сняло.

Как здоровье?

Женщины разговаривают по-немецки и видно, насколько каждое новое матушкино "Du", обращенное к тетке, коробит русскую Государыню, но с улицы, через распахнутую дверь доносится ржание лошадей и немецкая речь. Матушка с недавней поры наносит визиты исключительно в компании полка конных егерей. В какой-то степени, это беседа рижских паровиков с золотыми руками тульских мастеров-оружейников. Бабушка злится на матушкино "Du", но терпит, а племянница получает от разговора явное удовольствие. Женщины любят сводить старые счеты.

Государыня машет рукой и, оседая в свое кресло, бормочет:

— Дела наши скорбные… Знаешь, небось, про мою беду… Что скажешь? Ведь мы с тобой, чай, — одной крови…

Племянница пожимает плечами и, стягивая с руки перчатку для верховой езды, пропитанную грозой, конским потом и запахами асфальтов, коими стали "крепить" дороги Прибалтики, легко бросает:

— А и думать тут — нечего. Вызови сюда невестку и скажи ей, чтобы она с этого дня жила с любовником, не скрываясь, а сына пошли в Крым послом к туркам — бумажки носить да перышки чистить.

Господи, о чем это я?! Ведь Крым-то давно наш! Совсем все перепутала где-то я это слышала, а где — не припомню…

Государыня сидит, вжавшись в кресло и крепко зажмурив глаза, ее пальцы побелели и похожи на кости скелета, вцепившегося в ручки кресла, а по щекам бегут дорожки непрошеных слез. Наконец Императрица Всея Руси, открывает глаза и шепчет:

— Откуда ты это взяла? Про любовника… Мне ничего не сказали… Зачем ты мучишь меня и болтаешь вздор. Нет у нее любовника! Откуда ты знаешь?!

Матушка заразительно смеется и, многозначительно потирая в воздухе пальцами правой руки, шепчет на ухо несчастной старухе:

— Я уже купила весь твой Тайный Приказ. Мне, а не тебе сообщают все пикантные слухи твоего двора!

Бабушка плачет навзрыд, а матушка сперва стоит рядом с теткой и на губах ее — улыбка. Потом улыбка как-то линяет, и племянница садится прямо на пол в ногах у кресла своей былой благодетельницы и покровительницы. Затем она вдруг обхватывает руками коленки дряхлой старушки и обе женщины плачут вместе. Они обнимаются, целуются, бормочут друг другу мольбы о прощении и, наконец, успокаиваются во взаимных объятиях.

Потом бабушка спрашивает:

— Кто он? Верные ли у тебя сведения?

Матушка в ответ странно смотрит на венценосную тетку, а потом на большие часы, стоящие на полке не растопленного камина:

— Это не моя тайна… Обещаете ль вы, что не накажете мою былую подругу?

Государыня с подозрением и хитрецой ухмыляется (на ее постарелом лице — гримаса выглядит просто ужасно) и говорит: