Синий маяк - Ксения Литвинова

Я всё равно оглядываюсь через шаг, ожидая стрелы в горло или прыжка на спину. Ещё один такой выпад, и я не встану. Эйка боится того же и забрасывает крыло мне за спину, прикрывая от удара. Нам бы только убраться с солнца! Мне кажется, что мы идём слишком долго, Эй уже не открывает глаза. Но, в конце концов, я натыкаюсь на подходящее укрытие — плоскую щель у основания скалы. Я протискиваюсь туда сам и затаскиваю Эйку. Если эти твари, что сторожат ущелье, не видят сквозь камень, они нас нипочём не найдут. Если найдут, им же хуже.

Стоит нам забиться под скалу, как лаз начинает расширяться, образуя небольшую пещеру. Там я укладываю Эйку и пытаюсь напоить кровью. Она брыкается и за волосы оттягивает меня от своих зубов.

— Опять подбираешься?! Думаешь, я здешний народ пожалела, чтобы тобой закусить?

— Какой там — пожалела! Ты их поубивала! — возмущаюсь я, силясь разжать ледяные пальчики.

— Но кровь-то не пила! — отвечает мне подземная чернота. — Теперь расшибись, но добудь мне зайца.

Какого зайца? Где?! Свихнулась она, что ли? Но я поспешно киваю, и меня отпускают, чудом не оторвав голову. Стиснув зубы, я оставляю Эйке кинжал и зажжённую бутылку с зелёной водой из замка. Мне надо будет найти в темноте это место, когда вернусь.

С Эй я беру клятву, что она дотянет до заката. А про себя решаю, что если не изловлю никого съедобного, то воспользуюсь её немощным состоянием, как уже делал. Эх, зря я отказывал себе в пище! Крови во мне, вероятно, не густо. И в глазах через шаг темнеет. Но я упорно блуждаю среди нагромождений голубых скал, пока не замечаю краем глаза юркий силуэт. Я бы её не углядел, если бы давно не научился узнавать.

Восьминогая! Не та же самая, ту давно загрызли, но какая разница? Прежде я эту ловкачку терпеть не мог, а теперь обрадовался ей, как никому на свете. Не её ли нору мы потревожили? Хорошо бы, тогда она не станет отбегать далеко.

Как бы не так! Эта проныра замечает слежку и начинает водить меня кругами. Я уже престаю понимать, кто за кем ходит. Восьминогая надеется запутать след, но я бреду за ней, как неотвязная тень, не останавливаясь и не сбиваясь с шага.

Под вечер я загоняю осторожную хищницу в слепой каменный карман, и она, наконец, разворачивается, готовясь к смертельному броску. Но я прыгаю первым. Восьминогая нужна мне живой, а я ей нет, и наша борьба не равна. Наплевать, кто меня только ни кусал! Обмотав руку плащом, я затыкаю окровавленную пасть, усыпляю добычу и волоку в нору.

Зверюга попалась крупная, и под скалу её так просто не пропихнёшь. Но я представляю, как обрадуется Эйка, и всё получается. Лишь в самом конце я едва не попадаю в свой же силок. Я оставил у входа в нору зеркала — чтобы охраняли Эйку. И чуть не забыл про них! Пока я дрожащими руками сворачиваю ловушки, кровь катится со лба, и ненасытное стекло жадно впитывает капли. Но меня мучит лишь одна мысль — вдруг уже поздно? Вдруг я отодвину раму, а Эй там лежит, и… И всё. Или её опять отобрали у меня, а внутри засада?

Я отодвигаю зеркало, и Эйка поднимает голову мне навстречу. Она тут раскопала кладку восьминогой и подкрепилась детёнышами. Умница. Я гордо затаскиваю добычу в наше логово, ложусь у её ног и счастливо уплываю в забытье.

* * *

Из забытья я всплываю в том же подземном логове — лучшем месте во всём океане, который шар. Свет от зелёной бутылки дрожит на стенах, выход перегорожен зеркалами — в них уютно шуршит нечисть. Почти как дома. И Эйка рядом!

— Спокойно, — предупреждает она, едва я открываю глаза, — я уже два раза выбиралась и ела. Не людей.

— Да хоть бы и их.

Эй неодобрительно качает головой:

— Так не пойдёт, надо держаться. Хотя твои люди порядочные сволочи. С чего тебе взбрело в голову спасать их с острова?

Уже не помню. Не придумав ответа, я продолжаю разглядывать Эйку. Без солнца ей заметно полегчало. Кое-где угадываются рубцы от сети, и заметно, что кожа сходила с рук. Но она снова красивая. Не могу судить, стоило оно того или нет. Но я не представляю мира без Эйки, так что пусть она будет.

— Ты бы тоже подкрепился. Твоё любимое, — Эй подпихивает мне под локоть бутылку с абрикосовым напитком, — До гавани ещё топать и топать! И дорогу нам не покажут, как я поняла.

Я тоже так понял.

— Какая ты всё-таки бестолочь! — расстраивается Эйка, глядя, как я давлюсь питьём, а потом дрожащими руками хватаюсь за еду. — Тебе надо было с ними уйти.

Печенье встаёт мне поперёк горла. Давно пора.

— Так они тебя брать не хотели! — возмущаюсь я, прокашлявшись.

— На то я и тварь! — усмехается она, — ты пойми правильно, я к тебе всем сердцем привязалась. И сильно переживала, когда думала, что тебя скинули со скал или зажарили. Но теперь мы оба можем сгинуть и кораблей не увидеть. А так — ты бы плыл уже.

— Как же бабочки? — спрашиваю я растерянно.

— Ешь, — Эй откупоривает для меня мясо каких-то улиток.

Деликатес, если судить по размерам банки.

— Бабочки — это хорошо, — рассуждает Эйка, подпихивая мне еду, — но они либо испугаются нас, либо сами озвереют. В какую сторону тогда побежим?

— До тогда ещё дожить надо, — бормочу я, опасливо принюхиваясь к улиткам. — Теперь-то что будем делать? Не здесь же оставаться!

— Ешь, — повторяет Эйка, привычно забираясь мне за спину.

Не хочу есть. То есть очень хочу. Но слабость кошмарная.

— Как ты прознала, что они меня с собой звали? — спрашиваю я, чуть подумав. — Летала к сторожевым башням?

— Нужны мне ваши башни! — фыркает она, обнимая меня до хруста. — Ты бредил, но со смыслом. Я перепугалась, что опять зубы распустила, и сама этого не помню! Посмотрела — чисто всё. Тебя только зверюга многолапая потрепала. Но я зелёной водой полила, кровь уже не идёт.

Верно, кровь надо беречь. Я разглядываю свои руки с некоторым удивлением. Оказывается, восьминогая их пыталась отгрызть! Как-то я не придал этому значения. Эйка успокаивающе проводит язычком по моей шее, по следам от своих клыков — вот про них забыть трудно! Боль снова