Флейта Нимма - Марина Кимман

Как же так, подумал он. У него ни разу не получалось извлечь из нее мелодию. Да что там — ни звука, если не считать тот день, когда она впервые оказалась в его руках.

Виорика перестала играть. Она опустила флейту, и, посмотрев на художника, улыбнулась. Ничего хорошего в этой улыбке не было: гримаса злобного, почти звериного торжества.

Она никогда не будет играть в твоих руках, сказала она. Даже у меня, бесталанной и нелепой Виорики, получается, а у тебя не выйдет. Никогда. Нимкогда. Ниммнимммкогда… — ее голос звучал так, как будто говорило несколько женщин одновременно.

Это странное "нимкогда" отдалось в его голове, словно удары молота. Отряхнувшись от снега, Аллегри побежал к ней, молча, не отрывая взгляда от ее лица. Все это время она не переставала бормотать "ниммниммниммкогда…".

Ее тело медленно скатилось по склону. Он посмотрел на свои ладони и увидел много красного, и флейта тоже… в этом. Кинжал лежал чуть поодаль.

Что произошло, спросил себя художник, и потом… Потом его память исчезла.

Мальчик по имени Динни всегда спал до полудня, за что получил прозвище "соня". Пока что ему это разрешали — он был самым младшим в семье.

В тот день так случилось, что он проснулся раньше всех, в полчетвертого утра. Мать должна была встать через час, вслед за ней подтягивались старшие сестры Динни, затем, почти уже взрослый, брат — наколоть дров для очага. Вскоре поднимался отец, который, позавтракав, спешил в Ротен-Эрц, где он служил в конторе, занимавшейся продажей красного угля. Платили ему две золотых монеты в неделю, и эта сумма составляла большую половину дохода семьи.

На потолке за ночь появился новый потек. Динни иногда думал, что это лужи, которым по какой-то причине не нравится лежать на земле, и потому они переползают на потолок. Родители сильно на них ругались.

Он немного полежал, прислушиваясь к сонным звукам в доме. Снаружи завывал ветер.

Мальчик откинул одеяло. Спать не хотелось.

Он знал, что в сенях сейчас холодно — зимой в доме старались топить печь только для того, чтобы приготовить пищу и совсем не замерзнуть. Но пить хотелось, а вода была только там — стояла под лавкой в нескольких ведрах.

Он тихонечко открыл щеколду, и, стараясь не скрипеть дверью, проскользнул на кухню. Пол был холодный как лед. Едва не отдавив кошке хвост — услышала, что кто-то из хозяев проснулся, и сразу прибежала выпрашивать еду — мальчик вышел в сени.

На поверхности воды застыл тонкий ледяной слой. Динни разбил его и с удовольствием, перепрыгивая с ноги на ногу, съел несколько хрустящих пластинок. Они таяли во рту, кололи язык и при этом скрипели на зубах — странное сочетание, но мальчику нравилось. Он бы ел их постоянно, но летом льда не бывает, а зимой родители за это наказывали.

Во дворе раздался скрип. Динни легко отличал привычные звуки дома от непривычных, и потому сразу насторожился.

Мальчик на цыпочках подкрался к единственному в сенях окошку, так же тихо пододвинул к нему рядом стоявший табурет. Затем, откинув полотенце, которое здесь служило чем-то вроде занавески, Динни выглянул во двор.

Сквозь ветер и снег ехала повозка. На месте возницы, сгорбившись, сидел старый мужчина. По всей видимости, он спал. Одежда у него была заляпана чем-то бурым, а руки сжимали что-то длинное и тонкое, по виду не то трость, не то дудочку. Однако Динни больше заинтересовали животные, которые исполняли роль лошадей.

Динни раньше видел волков — в цирке Фламменшайн их дрессировали и заставляли выделывать всякие штуки; но то, что тянуло повозку, лишь отчасти напоминало этих хищников. Так мог бы выглядеть волк, нарисованный ребенком по мотивам страшных сказок. Клыки во рту и когти на передних ногах примерно совпадали по размеру — почти с локоть длиной, а шкура была настолько белой, что почти сливалась со снегом. Голова казалась ненормально плоской.

За повозкой волочился полусгнивший труп лошади.

Динни застыл. В нем одновременно боролись два желания: закричать и убежать или остаться, чтобы посмотреть, что будет дальше. Умом он понимал, что шуметь опасно, поэтому решил по возможности тихо вернуться в комнату.

В этот момент один из волков повернул голову, и мужчина на телеге тоже посмотрел на мальчика. У животного разума во взгляде было на порядок больше. Динни не сдержался и все-таки закричал.

Повозка остановилась. Волки выжидающе посмотрели на мальчика, и было в их взгляде что-то такое, отчего Динни сразу же замолчал. В доме установилась тишина: мальчик понял, что все проснулись от его крика и теперь ждут, что будет дальше. Наконец, послышался топот — судя по манере походки, это мама спешила ему на помощь.

"Если расскажешь, мы вернемся", раздался в его голове сдвоенный голос, волка и старика. Затем пришли картинки — дом, полный крови и трупов, в которых мальчик с ужасом узнал своих родных.

Он кивнул, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не зареветь.

Волки перешли на рысь. Старый мужчина все смотрел и смотрел на него, пока не скрылся из виду.

Мать была почти рядом.

Мальчик оглянулся: какое объяснение придумать? Его взгляд упал на ведра, из которых он пил буквально пять минут назад.

Опрокинув одно из них, он упал в лужу.

В сенях заскрипела дверь.

— Динни, ты… Ох, Динни, как ты нас напугал, — сказала она слабым голосом, затем, словно рассердившись на саму себя, скомандовала. — Марш в постель! Весь дом перебудил! Из-за такой ерунды!

Накрывшись одеялом, мальчик вдруг понял, что ему еще не раз приснится сегодняшнее утро.

Глава 13. Из тумана — в неизвестность

Смешно сказать, но даже под землей я почувствовал, что мы покинули Исинграсс. Как будто что-то изменилось, даже в воздухе.

А если еще не поздно вернуться? Тогда, в Мэфе, я пошел за ойгуром, потому что боялся, что убьют меня и мою семью. Может, Винф солгал мне тогда?

Я помотал головой. Нет, не может быть. Я помнил взгляд Осевого тогда, в той гостинице.

Омо шла впереди, освещая путь белым светом своего гелиала. Как ей удается с ним управляться? Я до сих пор не мог понять, что именно во мне служит толчком к тому, чтобы он появился, если, конечно, исключить сильные эмоции. К тому же, как только Омо стала меня избегать, его свет стал ослабевать. Вот уж не думал, что когда-нибудь это станет меня беспокоить.

— Лемт, если ты не поторопишься, тебя сожрут пещерные крысы. Или кое-что похуже, — сказал Винф.

Он шел передо мной. Ему не надо было оборачиваться, чтобы меня увидеть.

Я подозревал, что он улыбается. Такой тонкой, ехидной улыбкой, какая свойственна только представителям северных народов. Они хитрые, эти ойгуры, никогда не поймешь, что у них на уме, говорил мне отец.