Флейта Нимма - Марина Кимман

— Намек понят, — она умолкла.

Художник мог только гадать, думает Виорика над его словами, дуется или собирается с силами, чтобы снова спросить. Вполне могло быть и то и другое и третье, кто знает этих женщин.

— Я могу сказать тебе, что искусство создается по большей части из пота и крови. Вдохновение тоже важная часть, но не настолько, как труд.

— Да ну? И как это я раньше не додумалась? — сказала Виорика. — Можно подумать, я только и делаю, что жду похвалы, и совсем не работаю, только ерундой занимаюсь.

Значит, все-таки обиделась, сделал вывод художник.

Она, пусть и частично, но была права. Ее сосредоточенность и упорство, в конце концов, внушили художнику уважение. Он сам был таким, когда-то.

Другое дело, что результат был совершенно разный. У Аллегри, даже если техника рисования хромала, картины выходили с тем, что знающие люди называли "печатью гениальности". Виорика во время своих выступлений преображалась в худшую сторону: голос становился выше и истеричнее, жесты — нервными, а сама она как будто изображала бледную умирающую лань, притом, что ее телосложение к тому не подходило никаким образом.

Он ясно видел, что ей не удастся попасть во Фламменшайн. Если только…

— Знаешь, мне кажется, ты слишком много думаешь о публике.

Виорика фыркнула.

— Какая здесь публика, две лошади и ты.

— И тем не менее.

Некоторое время они ехали в тишине.

— Я довольно долго жил на Архипелаге Чайка. Если ты так увлечена театром, тебе должно быть знакомо это название, — сказал художник.

Теперь Виорика смотрела на него так, как будто он только что свалился с Луны.

— Да ну-у? Ты? На Архипелаге?

Аллегри кивнул.

— Лучшие актеры театра Мьон практически никогда не помнят о публике. Кроме того, на время спектакля они становятся теми, кого играют. Был даже случай… Впрочем, неважно…

Аллегри замолк.

— Что, что такое? — Виорика придвинулась к нему.

— Ты знаешь, кто такой Эль Аллегри? — на всякий случай, спросил художник.

Она моргнула.

— Что за дурацкий вопрос, конечно, знаю. Ты.

— Ты знаешь, чем я занимался раньше?

— Да нет, конечно, почему я должна?

— Даже не подозреваешь?

Виорика посмотрела на него с плохо скрываемым раздражением.

— Мы, кажется, говорили про актеров Чайки.

Аллегри кивнул, вполне удовлетворенный ответом. Виорика и знать не знала, кем он был в прошлой жизни.

— Хорошо, — продолжил художник. — Так вот, в театре Мьон одно время играл Терос Руратэ…

— О, так это тот самый!.. — глаза Виорики заискрились.

Он, кто еще, подумал художник. Если бы она знала, каким он был в жизни, ее радость наверняка бы поуменьшилась. Семья Руратэ, хоть и слыла покровительницей искусств, не отличалась добропорядочностью.

Впрочем, какое это имело значение сейчас, когда художник был так далеко от архипелага Чайка и от своей "обожаемой" жены, Мелоэ Руратэ?

— Тероса иной раз приходилось выводить из роли насильно, — продолжил Аллегри, — потому что он после репетиций и особенно после премьер не узнавал родственников и друзей. Но играл он так… Этого не описать словами.

— Ты знал его лично?

— Нет, — соврал Аллегри. — По слухам. И видел в театре.

— Дела-а, — протянула Виорика.

Он пожал плечами. Затем, словно вспомнив что-то, добавил:

— У меня к тебе просьба.

Виорика посмотрела на него отсутствующим взглядом: я не здесь, я где-то внутри себя и думаю совершенно о постороннем. Судя по всему, его рассказ действительно впечатлил ее.

— Эй-эй, внимание! — Аллегри щелкнул ее по носу. Глаза Виорики обрели осмысленное выражение. — Больше никогда — слышишь, никогда! — не спрашивай у меня, хорошо ли ты играешь или нет. Мне это надоело.

Она едва заметно кивнула и вернулась к своим мыслям. Чуть позже, когда верхушки гор окрасились оранжевым цветом, а небо из льдисто-голубого стало почти черно-синим, Виорика принялась вполголоса заучивать роль.

Ночью пошел снег. Аллегри остановил повозку и стал искать место для ночлега. Задача не самая легкая, особенно если учесть, что здесь явно никто, кроме Ксашика, не ездил.

В конце концов, им повезло: неподалеку от дороги, где-то метрах в двухстах вверх по склону, стояла нависающая над каменной площадкой скала. Под ней не скапливался снег, а от ветра можно было защититься походным жилищем Ксашика, вроде тех, которых иногда берут с собой охотники зимой.

Что делать с лошадьми, думал Аллегри. Не полезут же они наверх. Кроме того, вчера он видел следы каких-то зверей на снегу. Когти у них были впечатляющими. Он от всей души надеялся, что не встретится с их обладателями.

— Предлагаю установить дежурство, — сказал Аллегри. Он спешился. — Допустим, ты спишь два часа наверху, я внизу слежу за лошадьми, потом меняемся. Как тебе такое?

Виорика пожала плечами.

— Я бы, на самом деле, пошла первой. Все равно пока не засну.

Аллегри кивнул.

— Я бы еще предложил развести два костра, один наверху, другой здесь.

Лагерь разбили быстро, несмотря на то, что художник, горе-актриса делали это второй раз в жизни.

Два полена и обломки бочки из-под тапамора — вот и все, чем можно было согреться в эту ночь. Руки от мороза и ветра одеревенели, и у него не сразу получилось высечь искру для костра.

Аллегри вдруг понял, что смертельно устал. Глаза слипались. Он улегся, содрогаясь от холода.

Внизу Виорика громко декламировала слова своей роли. Ее было слышно даже сквозь шквалистый ветер.

В детстве Аллегри порой пробуждался от запахов, особенно от запаха отцовского табака. Но никогда ему еще не приходилось просыпаться от холода.

Костер потух. Судя по всему, было три или четыре часа утра. Небо уже посветлело, но до рассвета было еще далеко.

Художник некоторое время смотрел на угольки. Час или два, как потухли, не меньше. Где же Виорика? Неужели так увлеклась репетицией, что забыла разбудить его? Или заснула?

Аллегри приподнял голову. Костер внизу едва тлел. Повозка и лошади были на месте, а вот бочки с тапамором, разбитые, валялись на снегу.

Художник вылез из-под одеяла. На скале, рядом со своим лагерем, он обнаружил два ряда следов — звериных и человеческих, причем обладатель последних шел сюда босым.

Похоже, ночью они устроили хоровод вокруг его постели.

Аллегри спустился по склону.

Рядом с телегой он обнаружил обувь Виорики и ее кинжал. Судя по всему, сняв сапоги, она сначала походила возле костра, зачем-то поднялась к нему и затем пошла вдоль дороги. Цепочка следов была неровной, как будто она не могла решить, куда идти.