Флейта Нимма - Марина Кимман

— Мы можем поговорить?

Вопрос разрушил мою концентрацию начисто. Тот, кто его задал, определенно не имел понятия, как тяжело всплывать к разуму из этого состояния, когда только-только удается замедлить течение мыслей.

— Я занят, — сказал я, и не смог сдержать раздражения.

Хлопнула дверь, причем с таким характерным звуком, что не оставалось сомнений: кто-то вышел из нашей комнаты в крайне дурном расположении духа.

Я вдруг понял, что это была Омо, открыл глаза и выругался. Упустил, может быть, единственный шанс все выяснить.

Итак, сегодня результаты занятий снова оказались так себе. А ведь ойгур говорил мне, что настоящий шаман будет спокоен в любых обстоятельствах.

Хотя какой из меня… шаман. Виденное мной в Степи, что бы там не рассказывал Винф, не обязательно говорило о моих способностях. Хватило бы и того, что я какой-то там "атмагар".

Убить в себе нытика и жить с тем, что есть, вот в чем решение. Я захлопнул дверь в комнату и направился вверх по лестницам. Библиотека у здешних жильцов располагалась прямо на чердаке, что было для меня неожиданностью. В Мэфе, моей родной стране, книги предпочитали держать в подвале, либо строили для них отдельное помещение.

В дальнем конце библиотеки находился люк, через который можно было попасть на крышу. Вид оттуда открывался прекрасный, если, конечно, не обращать внимания на нависающий над головой мост, по которому время от времени кто-то проезжал, разбрасывая грязь во все стороны.

Ойгур перехватил меня на лестнице.

— Пойдем, дело есть.

— Опять на рынок?

Винф кивнул. Что ж, сами виноваты, точнее, виноват я. Где-то на третий день нашего пребывания здесь мне стало совестно, что нас кормят даром. Винф вызвался помогать по дому, я вместе с ним. Наверняка он рассчитывал, что обязанностей на нас взвалят немного. Да и я, честно говоря, на это надеялся.

Мы просчитались. Хозяйки дома как будто того и ждали, что кто-то возьмет на себя часть их обязанностей. Теперь мы мыли посуду, закупали овощи для кухни, присматривали за детьми (особенно смешно это смотрелось в исполнении Винфа, который упорно пытался сохранить невозмутимое лицо, даже когда какой-нибудь ребенок дергал его за волосы) и протирали книжные полки от пыли. Стирать нас, к счастью, не заставляли — дескать, женское занятие. Ну и слава богам.

Омо, надо сказать, такие соображения — что это мы даром чужой хлеб едим — нисколько не волновали. Она принимала все услуги с достоинством императорской особы — умение, которое нарабатывается только воспитанием. Или наглостью. Или тем и другим вместе.

Впрочем, менее угрюмой она от этого не становилась.

Нам за нашу работу платили, и весьма неплохо. Теперь мы располагали этими странными бумажками, которые в Исинграссе считались деньгами. Справедливости ради надо заметить, что монеты (их называли "звяшки") здесь все-таки были, однако почему-то не пользовались популярностью. На них даже ничего не чеканили, а стоили они половину "о" — самой маленькой по достоинству и в то же время самой ходовой купюры. Десять о складывались в "ис", десять ис составляли один "анк", на двух сторонах которой была изображена гигантская птица с закрытыми глазами. Гигантская, потому что дворец на заднем плане казался почти с нее ростом.

За пятьдесят анков можно было купить небольшую развалюху на окраине Исинграсса, а хлеб стоил половину о, или одну звяшку. Вместе с Винфом мы заработали около семи анков за две с половиной недели — почти состояние для тех, кто живет под мостом. Я даже стал получать некоторое удовольствие от своей работы, которое особенно усиливалось в тот момент, когда Старик (как выяснилось, его в доме так и звали, как будто у него не было имени) выдавал нам деньги.

Рынков в Исинграссе было несколько. Тот, на который ходили мы, находился под другим концом моста, ближе к имению императора. Каждое утро туда свозили свежайшую рыбу, выловленную в водах Аруни, и овощи, заготовленные еще с лета. Изысканной еды здесь не продавали, да и не нужна она была в этой части города: аристократы, если хотели эоникийского вина или фруктов из Синда, посылали своих слуг на рынок рядом с имением Ашгро.

На рынках витали самые невероятные слухи, которые поначалу раздражали меня, но потом я стал к ним прислушиваться. Порой в них проскальзывало и нечто полезное, например, где можно купить самого свежего речного угря, или когда — предположительно — растает снег в Степи. Последнее означало то время, которое у меня есть в распоряжении, чтобы худо-бедно взять под контроль свой дар шамана. Потому что когда мы снова выйдем в Степь, Винф ничем не сможет мне помочь.

Перед лавкой зеленщика скопилась небольшая очередь: бабки с корзинками, мужчина с очень темной кожей и золотыми зубами, смахивающий на ойомейца по чертам лица, нищенка, на которую торговец посматривал с подозрением — судя по всему, ее больше интересовали карманы впереди стоящих, нежели пучки укропа и мелиссы. Но на Винфа в очереди обращали даже больше внимания, чем на нее. Если меня можно было принять за человека из Айзернен-Золена, государства, которое вплотную примыкало к Степи, то он смотрелся не то кочевником, не то разбойником из маленького, но очень воинственного племени. К тому же он наотрез отказался расставаться со своим меховым жилетом, в многочисленных кармана которого прятались самые разные вещи, например, дудочка из кости морского змея, или табак.

Винф, несмотря на мудрость и опыт, имел свои, почти детские причуды, и привязанность к такого рода мелочам была одной из них.

Мужчина с темной кожей выглядел задумчивым; бабки обменивались слухами и новостями, бережно собранными со всех закоулков Исинграсса. Слушая их, я невольно подумал, что они пролезли бы в любую щель, если бы на той стороне происходило что-нибудь, мало-мальски достойное их интереса.

— Моя меня совсем не уважает, — у этой бабки тряслась левая рука, которая опиралась на трость; в правой она держала корзинку, — шо скажешь, так у нее сразу такое лицо… поварешкой стукнула бы. И готовить не умеет. Как его угораздило на ней жениться?

— О, я тебя понимаю, — сочувственно покачала головой одна из собеседниц. — У меня невестка тоже такая была.

— И что с ней стало?

— Родила, — бабка пожала сутулыми плечами.

— Совсем совесть молодые потеряли.

— Не иначе конец света.

Они покивали в знак согласия.

— Я слышала, — сказала старая женщина, до того не вступавшая в разговор; один глаз у нее был затянут чуть желтоватой пленкой, — на прошлой неделе пел Анкем.

Повисла тишина, даже нищенка застыла, словно забыв, что опасно оставлять на виду свои руки в чужих карманах, по крайней мере, надолго.