Магнетрон - Георгий Бабат

Дяде Коле аплодировали особенно сильно и долго.

Когда торжественная часть кончилась, молодежь разобрала стулья, и в зрительном зале начались танцы.

Во время обсуждения плана юбилейного вечера Муравейский внес предложение изготовить партию сверхминиатюрных газосветных лампочек и натянуть под потолком танцевального зала антенну от высокочастотного генератора. Тогда лампочки можно было бы нашить на платья и танцевать в темноте, а лампочки под действием антенны светились бы всеми цветами.

Но Артюхов воспротивился этому проекту. Танцевали при полном свете, и никому не было скучно. Автор высокочастотно-хореографического проекта не танцевал. Ему хотелось быть там, где находилось начальство, а оно гуляло в фойе.

Константин Иванович пригласил Любашу на тур вальса.

Он танцевал так легко и красиво, что Костя залюбовался.

— Вы только посмотрите, как он ее ведет! — сказал Костя Рогову.

— Твоя сестра, кажется, очень довольна своим кавалером! — сердито пробормотал тот.

— Еще бы! — восторженно ответил Костя. — Сестренке, должно быть, еще не приходилось с таким партнером танцевать. Красота!

— Пошли в фойе! — Рогов взял Костю под руку и увел его из зала.

И они оба не видели, как Константин Иванович, подведя свою даму к стулу, поцеловал ей руку.

Дождавшись, когда Любашу пригласили еще на один тур, Константин Иванович вышел из зала. Вслед ему шептали: «Вот это да!», «Ну и старик!» и тому подобные комплименты. И для него это было, пожалуй, не менее лестно, чем восхищение его организаторскими или конструкторскими талантами.

О, если бы вечно так было… — услыхал он в фойе мелодию «Персидской песни» Рубинштейна в исполнении Шаляпина.

«Хорошая запись, чистая передача, — подумал Студенецкий. — Отличный Шаляпин».

Персидская песня иссякла. Но следом за ней без перерыва хлынула ария, при помощи которой хан Кончак пытался воздействовать на князя Игоря.

«Каждую пластинку проигрывают с двух сторон, — усмехнулся Студенецкий. — Редкостная добросовестность!»

Неподалеку от радиолы он увидел секретаря дирекции Аллу Кирилловну. Константин Иванович поздоровался и сказал тем серьезным тоном, каким всегда произносил свои остроты:

— Я знал, что у нас сегодня юбилейный вечер, но я не предполагал, что под этим подразумевают юбилей Шаляпина.

— Это, вероятно, потому, что радиола и набор пластинок получены совсем недавно.

— Но согласитесь, нельзя же до бесчувствия…

Во Францию два гренадера… — медленно заструилась новая песня.

— Я сам купил в Штатах подобный набор пластинок Шаляпина — это тридцать штук. Не дай господи, если они задумали провертеть все сорок песен и двадцать арий!

— Вы взываете ко мне? — улыбнулась Алла Кирилловна. — За пределами приемной дирекции я не имею власти. Но почему вы так сердиты на Шаляпина? Это редкостные по чистоте звука пластинки, не затертые.

Студенецкий подошел ближе к радиоле.

В тот год впервые появились в радиоаппаратуре световые индикаторы настройки типа «трефовый туз», «магический глаз»: Радиола была снабжена модным «магическим глазом». На лицевой панели было укреплено художественно выполненное веко из оксидированной бронзы. Оно прикрывало синий фосфоресцирующий кружок с черным пятном — зрачком — в центре и с черным сектором, выходящим из зрачка. Этот черный сектор то сжимался, то расширялся: светящийся глазок, казалось, хитро подмигивал Константину Ивановичу.

«Такую же радиолу я подарил Артюхову, — подумал Студенецкий, — Пускай сравнит и узнает цену. Роза в стекле!» — вспомнил он.

Студенецкий не видел соболезнующего взгляда, каким проводила его секретарь дирекции. За несколько часов до открытия этого праздника она собственноручно распечатала приказ председателя правления Треста заводов слабого тока Дубова. В приказе говорилось о том, что в интересах укрепления работы на заводе, в связи с расширением производства, технический директор завода Константин Иванович Студенецкий освобождается от обязанностей главного научного консультанта Треста слабых токов.

Конец радиолы

Итак, Константин Иванович еще раз вошел в зал и остановился у стены с видом доброго рождественского деда. Рядом стоял начальник отдела кадров завода Александр Георгиевич Пахарев.

— Видите, — сказал ему Студенецкий, — вон там скользнула мимо колонны блондинка — это дочь старого Мухартова. Ее ведет сменный инженер радиоламп — Григорий Рогов… Как он сердито смотрит на нее! Видимо, твердо решил на ней жениться. А вон там — видите? — Саня Соркин, активный деятель их легкой и, я бы сказал, довольно легкомысленной кавалерии. Но, увы, его уже оседлали. Он не отходит от Клавочки Соленовой — это монтажница из бригады Любаши Мухартовой, она работает на операции — приварка анодов. Очаровательный цех! Удивительно, как это отдел кадров допустил такой высокий процент молоденьких и хорошеньких в цехе, где почти нет мужчин. Клавочка послала Саню в буфет за мороженым. А сама она, между прочим, собирается на Дальний Восток. Теперь это очень модно, но Саню ехать за ней мы не пустим. Хорошие монтеры нам самим здесь, на заводе, нужны.

— Откуда вам, Константин Иванович, известны такие подробности?

— Это вы, батенька, знаете людей по их подшитым в папки личным делам. А я каждого знаю в лицо.

Константин Иванович поманил к себе Саню, который снова куда-то мчался, мешая танцующим. Соркин подошел. Студенецкий задал ему несколько вопросов, изумив юношу знанием мельчайших особенностей работы цеха радиоламп. Отпустив наконец Соркина, который не мог бы умчаться с большей быстротой, даже если бы он был настоящим кавалеристом, верхом на коне, а не только лишь пешим членом бригады заводской легкой кавалерии, Константин Иванович сказал Пахареву:

— На заводе у Глебова, где я работал до революции, не было отдела кадров, но хозяин всегда знал, у кого из рабочих крестины, когда именины, а при случае мог крикнуть «горько» у рабочего на свадьбе. В заграничных фирмах, хотя бы, например, даже в таком огромном предприятии, как заводы Форда, также нет отдела кадров. Но начальник цеха вам сразу даст характеристику любому из сотни рабочих, не заглядывая в списки.

— Даже в так называемые черные? — спросил Пахарев и посмотрел на Студенецкого поверх очков, из-под очков и, наконец, прямо через очки.

Константин Иванович сделал несколько уместных замечаний относительно разницы между юридическим положением рабочего у нас и в капиталистических странах.

— Однако это отнюдь не противоречит тому, что я сказал, — заключил он. — Повторяю: хороший хозяин обязан знать своих работников, знать без всяких списков. Возможно, я затрону кого-то персонально, но я глубоко убежден в том, что придет время, когда все эти наши разбухшие административные штаты ужмут, урежут, оставив вместо бесчисленных отделов двух-трех работоспособных человек.

И, улыбнувшись начальнику отдела кадров, технический директор вышел из зала.

Двери комнаты отдыха, где стояла радиола, были широко раскрыты. Шаляпин все еще пел. На радиоле меняли пластинку. Это сделано было небрежно, послышался пронзительный визг иглы, которую толкнули поперек бороздок.

Студенецкий заглянул в читальню. Здесь были только два человека — техник Юра Бельговский и Костя Мухартов. Они сидели в углу на диванчике и тихонько беседовали. Константин Иванович не любил и не хотел подслушивать, но первые же услышанные слова. Кости так взволновали его, что он остался стоять, загороженный шкафом, книжные полки которого хотел было просмотреть.

— Напрасно Михаил Осипович сделал клубу такой дорогой подарок, — говорил Костя. — Я эту радиолу детально осмотрел. В рекламе сказано, что у нее выходная мощность пять ватт, но на полной мощности гонять никак нельзя — захлебывается и перегревается. Дома у дяди Миши она пожила бы, а тут в несколько вечеров скрутят. Да и пластинок жаль. Все равно серьезной музыки никто не слушает, а они знай царапают и царапают…

Константин Иванович достал с полки интересовавшую его книгу и подошел к столу, чтобы ее посмотреть. Молодые люди вскочили с дивана и вежливо поздоровались.

— Вы все еще хотите обратно в лабораторию, Костя? — спросил Студенецкий, глядя на слесаря снизу вверх.

— Нет, Константин Иванович. Я вообще думаю с завода уходить. Готовлюсь к экзамену в лётную школу. Если сдам, уйду.

— Значит, стремитесь вверх? Вверх, вверх, вверх! Стремиться надо вверх…

Напевая свою любимую песенку, Константин Иванович еще некоторое время листал книгу, потом положил ее обратно на полку, вышел из читальни и, ни с кем не простившись (такую манеру почему-то принято называть «английской»), уехал домой.