Магнетрон - Георгий Бабат

«Это как на загадочной картинке, — радовался найденному решению Веснин. — Нарисован лес, видишь деревья, цветы, грибы; требуется найти дровосека и семерых его сыновей. Как ни бейся, а перед тобой только лес. И какой простой, наивной минуту спустя кажется эта же картинка, когда вдруг среди сплетения ветвей обнаружишь бороду, топор и мальчиков, карабкающихся, ползающих, кувыркающихся…»

Веснин выпросил у нянечки лист бумаги и на обороте старого, перечеркнутого скорбного листа, который она принесла, быстро набросал карандашом новую конструкцию магнетрона.

По совету инженера Садокова, легенду Муравейского об аварии решено было сохранить.

— Авария — дело такое, что не ждет, а, например, вручение ночью юбилейного значка, да еще чужого, как вы утверждаете, — ну уж сами понимаете, это пахнет хулиганством. И сестрице грозит увольнение за попустительство. Но авария — козырный туз, все покрывает.

Во время обхода дежурный врач сказал Веснину:

— Вообще мы не отпускаем положенных к нам на исследование больных до того, пока не будут проделаны все анализы. Но, поскольку вы говорите, что авария на заводе произошла именно там, где вы работаете, я вынужден удовлетворить вашу просьбу.

— Я ухожу с тяжелым металлом в организме, — бодро говорил Веснин, прощаясь со своим соседом.

— Нет, это римляне пали жертвой свинцовых солей, — возразил Садоков. — Нам, нашей современной цивилизации, грозит другая опасность — это асфальт. Меня очень смущает наличие в нем канцерогенных веществ. Возможно, кто-нибудь уже сопоставляет распространение асфальтовых покрытий и статистику раковых заболеваний.

Из больницы Веснин побежал в правление Треста слабых токов, чтобы добиться приема у Мочалова.

Очутившись в устланном коврами и завешенном тяжелыми портьерами вестибюле правления Треста слабых токов, Веснин оробел. Он так растерялся, что не сразу мог задать вопрос важному швейцару:

— Где можно видеть академика Мочалова?

Поучения и советы

Год спустя, когда Веснину с образцом магнетрона, уже работавшего в радиолокационной установке, пришлось идти в Наркомат тяжелой промышленности по личному вызову народного комиссара товарища Серго Орджоникидзе, он не испытывал той робости, даже страха, который почувствовал сейчас перед швейцаром в вестибюле правления треста.

К числу неповторимых ощущений относится и тот трепет, который ощущает всякий молодой человек в момент, когда ему кажется, что от чьего-то одного взгляда, слова наступит решительный поворот в его судьбе.

— К академику Мочалову? — торжественно повторил вопрос Веснина швейцар. — Вторая дверь направо.

Открыв дверь в кабинет, Веснин увидел постамент, задрапированный темно-вишневой пушистой материей. На нем возвышалось нечто вроде большого самовара. Веснину показалось сначала, что это модель доменной печи в масштабе 1: 10, но, присмотревшись внимательнее, он сообразил, что это модель металлической электронной лампы в масштабе 20: 1. Это был достойный образец особого класса чудес техники — игрушек для взрослых.

В противоположном конце кабинета за столом величиной с крокетную плошадку, в кресле с очень высокой спинкой сидел Константин Иванович Студенецкий. Он не шевельнулся при звуке хлопнувшей двери.

Это была для Веснина очень неприятная неожиданность — вместо Мочалова увидеть технического директора завода. Но отступать теперь уже было поздно.

Когда Веснин подошел к столу, Студенецкий, кивнув ему, невнятно пробормотал: «Прошу садиться». Веснин молча опустился в кресло. Константин Иванович с озабоченным видом просматривал лежащие на столе бумаги, по временам поднимая брови и надувая щеки.

За спиной Студенецкого висели портреты: слева — обильно бородатые Леонардо да Винчи и Максвелл, посредине — Гюйгенс и Ньютон в кудрявых париках, справа — очень худой и гладко выбритый Ирвинг Лэнгмюр.

И мощный письменный стол, и портреты в тяжелых золоченых рамах, и похожая на самовар модель электронной лампы, и вся остальная обстановка кабинета главного научного консультанта Треста слабых токов — все это было выполнено и приобретено по личным указаниям Константина Ивановича.

— Прошу меня извинить. Я вас слушаю, — прервал наблюдения Веснина Студенецкий.

Говорить сейчас вместо Мочалова со Студенецким Веснину было обидно, противно. Но, рано или поздно, все равно надо было бы доложить техническому директору завода о своей работе.

Едва Веснин начал, как Студенецкий произнес нечто вроде «бам-бам» или «гм-гм» и перебил молодого инженера вопросом:

— Позвольте, каким образом вы в рабочее время находитесь не в лаборатории завода, а здесь, в тресте?

— Я был в стационаре Института профзаболеваний… Меня только сейчас выписали на работу… В бюллетене написано приступить к работе с завтрашнего дня.

— Гм, гм… Итак, на чем мы остановились? Я вас слушаю, продолжайте.

Великий закон физики — это закон резонанса, отзывчивости. Слабый сигнал перелетает океаны и континенты, заставляет откликнуться настроенный аппарат. Но если нет настройки, нет резонанса, то нет и отклика.

— Итак, на чем мы остановились? — любезнейшим тоном повторил Студенецкий, сверяя свои ручные часы со стенными.

Бормоча и мямля, Веснин старался как можно скорее окончить эту неожиданную и неприятную для него беседу. Студенецкому же, напротив, по-видимому, доставляло особое удовольствие именно теперь задавать свои обычные обескураживающие вопросы и высказывать уничтожающие суждения.

— Я очень ценю ваши технические начинания, но планирование затрат, организацию работ — это уж вы предоставьте нам, скромным администраторам, — остановил Веснина Константин Иванович, когда тот перешел к подсчетам того, во сколько примерно могли бы обойтись заводу эксперименты с магнетроном.

— Упрощенный техницизм в крупных делах недопустим, — шипел он, облизывая свои яркие, сочные, слишком полные для человека шестидесяти лет губы. — Всякое, даже, казалось бы, узкое, специальное, начинание необходимо проконсультировать во всех ведомствах, которые хотя бы косвенно могут оказаться заинтересованными в направлении перспективных разработок нашего завода. Учтите…

Веснин вздрогнул при этом многозначительном «учтите». Розовое, непроницаемое лицо Студенецкого сияло угрожающей доброжелательностью.

— Вы предлагаете нечто весьма кардинальное, — продолжал Студенецкий. — А ведь вокруг вас не безвоздушное пространство, не пустота, в которую вы можете безгранично распространяться. Вокруг дела и люди. И всякое новшество, как бы оно ни было модно, требует мучительной перестановки сил и средств: кого-то надо будет ущемить, кому-то отказать… За примерами ходить недалеко. Естественно, что, получив поощрение, вы все свои силы… ну, если хотите, весь свой талант поставите на службу идее магнетрона. А что же будет, например, с выпрямителями, которые вы обязаны разработать для Детскосельской ионосферной станции, для учреждения, занимающегося проблемами не менее важными и, возможно, столь же новыми, как та, которой вы хотели бы себя всецело посвятить? — Крепкие зубы Студенецкого оскалились в улыбке. — Значит, если полностью удовлетворить вас, я должен буду кому-то другому в чем-то отказать, кого-то потребуется сократить, ужать…

Константин Иванович снова облизал губы и свел вместе руки, словно показывая, как он будет ужимать.

— Я вам, товарищ Веснин, приведу один поучительный пример из истории производства осветительных ламп с осмиевой нитью…

Но Веснину не удалось выслушать этот пример.

За креслом с высокой спинкой отворилась дверь, и в светлом прямоугольнике сзади Студенецкого появилась высокая фигура Мочалова.

Резко обернувшись на чуть слышный скрип двери, Студенецкий вскочил с места.

— Вам придется подождать, — скороговоркой обратился Студенецкий к Веснину. — Вон там, — указал он на маленький столик в углу кабинета, за моделью электронной лампы.,

Мочалов сел в кресло. Студенецкий, не садясь, начал собирать и складывать разбросанные по столу листки в свой огромный портфель, на крышке которого тускло поблескивала большая серебряная монограмма.

По фотографиям и портретам Веснин представлял себе внешность Мочалова иной. На фото не было синевы и мешков под глазами, не было добродушно насмешливой улыбки одним правым углом рта. Мочалов был на двенадцать лет моложе Студенецкого, но выглядел по сравнению с ним более усталым, бледным, даже серым.

Мочалов вступил в сознательную техническую жизнь уже после смерти А. С. Попова, он не был учеником изобретателя радио, но он был одним из самых крупных продолжателей работ Попова. Мочалов один из первых увидел те огромные возможности, которые заложены для радиотехники в потоках электронов, летящих в пустоте. Он создал первые теории действия электронных ламп. Это лампы Мочалова зажглись в 1925 году на Киевской метеостанции, это лампы Мочалова дали возможность двум подросткам — Володе Веснину и Тольке Сидоренко — услышать голос далекой Москвы.