Магнетрон - Георгий Бабат

— Пожалуйте к столу, — отворив дверь, позвала Ксения Петровна.

На большом обеденном столе сиял и пыхтел ярко начищенный медный самовар, на самоваре стоял пузатый голубой чайник.

— Бориска! — закричал Тимофеев, увидев рослого молодого человека, который подошел к нему с распростертыми объятиями. — Нет, ведь такой заморыш был, смотреть не на что, а теперь! Ишь ты…

Узнав, что Борис женат и стал отцом семейства, Тимофеев обнял Дуню и поцеловал ее:

— Продолжайте в том же духе, черт возьми! Дети — это цветы жизни.

В этой книге нам уже не придется больше посетить дружную семью Артюхова, не доведется быть в этой комнате, у стола с веселым самоваром. Быть может, когда-нибудь, в другой книге, мы расскажем о том, как в годы Великой Отечественной войны Ксения Петровна, почерневшая, седая, пойдет рыть противотанковый ров, поручив осиротевшую внучку заботам суровой не по годам дочке Ире. Вместо уютной голландской печи с потрескивающими в ней хорошо просушенными дровами, здесь будет куриться крохотный камелек, сделанный из большой консервной банки…

Прощаясь с Весниным, Артюхов сказал ему:

— Ты слыхал, что рассказывал Тимофеев о нацистах? Чувствуешь ли ты, в какое время мы живем? Генератор сантиметровых волн должен быть создан! Луч, способный видеть во тьме и в тумане, — это насущная необходимость.

В коридоре института профзаболеваний

Сдав документы в регистратуру, Веснин вошел в помещение для ожидания и принялся прилежно изучать плакаты и диаграммы, развешанные на стендах и по стенам.

Он узнал из подписи, что громадная пещера со свисающими сверху сталактитами — это всего-навсего лишь изображение увеличенного зева человека. Затем его заинтересовала модель человеческого глаза, стоявшая в простенке между окнами, под прозрачным колпаком. Твердые, лакированные стальные ресницы торчали из век. По глянцевитому глазному яблоку извивались красные жилки. Они начинались тончайшими волосками, расширялись, снова сужались и исчезали. Эти струящиеся красные полосы казались Веснину похожими на реки, текущие в пустыне, реки без устья.

По обеим сторонам модели помещались столики с газетами, журналами, санитарно-просветительными брошюрами. За одним из столиков сидели два на вид совершенно здоровых, даже цветущих человека.

— Существует любопытная теория о гибели Рима, — говорил один из них. — Оказывается, Рим погиб не от нашествия варваров, а от того, что римляне стали строить водопровод и применили в нем свинцовые трубы. Отравленные соединениями свинца, они все были недолговечны. Анализ костей из древнеримских могильников показал наличие свинцовых солей.

— Вот бы римлянам такой Институт профзаболеваний! — отозвался собеседник. — Поверьте, мы бы с вами обсуждали тогда этот вопрос языком Цицерона и Витрувия — «про» и «контра» труб.

Веснин увидел заводского стеклодува Петра Ивановича Лошакова. Старик сидел, положив на колени руки с толстыми, узловатыми пальцами. Веснин поздоровался с ним и сел рядом.

Неожиданно для себя Веснин обнаружил, что его внимательно рассматривает пожилой человек атлетического сложения, одетый в пиджак старинного покроя. Веснин обратил внимание на массивную часовую цепочку, украшавшую жилет этого пациента.

Медицинская сестра в марлевой повязке на пышных волосах остановилась посреди коридора и стала громко называть фамилии тех, кто должен будет пойти на рентген.

Как только сестра ушла, пожилой гражданин с цепью на жилете провел расческой по своим густым, подстриженным бобриком волосам, расчесал, а затем подкрутил вверх концы пышных усов и подошел к Веснину.

— Если не ошибаюсь, вы отозвались, когда сестра сказала: Веснин.

Получив утвердительный ответ, гражданин еще раз подкрутил усы и протянул руку:

— Будем знакомы — Мухартов Илья Федорович, шеф-монтер.

— Очень приятно, теперь я всю вашу семью знаю, — крепко пожав протянутую руку, произнес молодой инженер.

Мухартов придвинул свой стул к столику, за которым сидел Веснин, и сказал:

— Вы знаете Любашу, Костю и теперь меня. Но существует еще один Мухартов — Петр Ильич.

— Я и Петю знаю. Ну как, научился он газоны подстригать?

— Забирайте выше! — приосаниваясь, отвечал Илья Федорович. — Его как отличника отправили на практику в Сухумский ботанический сад. Изучает там цитрусовые. Вчера я письмо получил. Представьте, на листе магнолии иаписал, марку пришил, и дошло. В этом есть и моя заслуга. Это я Петьку на цитрусовые ориентировал. Понятно, у меня тут была своя цель. Я мечтал разбить его дружбу с директорским сынком, с Игорем. Наш Николай Александрович Жуков — орел, железный человек. Но что поделаешь? Отец сам по себе, а сын сам по себе. Одним словом, на семейном совете мы решили эту компанию разбить.

Как многие обладающие хорошим здоровьем люди, Мухартов испытывал отвращение, смешанное со страхом, ко всему больничному. Очень мнительный, он, как только попадал в какое-либо учреждение, имеющее отношение к медицине, начинал ощущать признаки всех тех болезней, названия которых он успевал прочесть на развешанных по стенам плакатах.

Здесь, в Институте профзаболеваний и профгигиены, Мухартова сначала успокаивало слово «гигиена», как имеющее отношение не только к больным, но также и к людям совершенно здоровым.

Чтобы отвлечь себя от обычного сосания под ложечкой, какое он всегда ощущал перед тем, как показаться врачу, Илья Федорович говорил очень много. Поболтав с Весниным, он тут же опять вскочил, потом подсел к Лошакову.

Петр Иванович стал рассказывать Мухартову о своих успехах. Он уверял, что и прежде делал очень толковые предложения, но ему не везло. А теперь он изобрел стеклодувную трубку с механическим дутьем. Такая трубка облегчает труд стеклодува. Студенецкий перевел Лошакова в экспериментальную мастерскую для руководства выпуском партии этих новых трубок.

— Константин Иванович теперь меня у себя в кабинете принимает в любое время. Инженеры ждут, а мы беседуем, — рассказывал Лошаков. — До революции это, конечно, тово…

Развивая мысль о том, что в прежнее время ему бы не добиться признания у дирекции завода, Лошаков перешел к воспоминаниям из времен свержения самодержавия.

В конце коридора показался старший ординатор клиники в белом халате и в белой полотняной шапочке. Илья Федорович, который в былые годы получил за храбрость солдатский георгиевский крест, увидев врача, струсил, даже пот у него выступил на лбу.

В коридоре стало так тихо, что Веснин мог слышать каждое слово, произносимое врачом, который поучал молоденькую, очень испуганную особу, тоже в белом халате и кокетливо сдвинутой на затылок белой шапочке.

— Лечить нужно не болезнь, не ее отдельные симптомы, а больного, — внушительно говорил старший ординатор.

Мухартов наставил ладонь щитком к уху и, склонив голову, стал внимательно слушать.

— Нужно признать, что в разбираемом случае, — говорил врач, — отчасти виновата наша фармакопея, которая допустила ряд ошибок в дозировке некоторых препаратов, и особенно сильнодействующих. Так, например, для человека смертельной дозой морфина принято считать одну десятую грамма. Однако известны случаи смерти от сотых долей, несмотря на отсутствие идиосинкразии…

Мухартов обернулся к Веснину:

— Расчету нет болеть, а? Как вы полагаете?

— Да-да, — все так же испуганно глядя на старшего ординатора, поддакивала его собеседница. — Нас учили, что следует различать дозы: терапевтические, дающие лечебный эффект, токсические, могущие вызвать отравление больного, и летальные, способные умертвить человека.

— А у нас сегодня в клубе вечер, — вздохнул Илья Федорович. — Значки давать будут тем, кто больше десяти лет на заводе работает. Я с 1917 года на заводе… Не имею ни одного взыскания. Расчета нет в такой день бюллетенить — больным числиться.

И Мухартов исчез, даже не дослушав разговора о применении ядов, которые, по словам старшего ординатора, при умелом пользовании ими способны были приносить удивительное облегчение и полное выздоровление.

Ни Веснин, ни Мухартов не могли предполагать, что им еще придется встретиться в этом здании несколько лет спустя. Эта встреча произошла в 1942 году, когда на стенах приемной висели плакаты, показывающие, как гасить зажигательные бомбы, а под полкой с гигантским глазом стояла бочка с песком, щипцы с длинными рукоятками, совок — орудия борьбы с «немецкими зажигалками».

Жена Ильи Федоровича Мухартова, Анна Кузьминична, после гибели на фронте их младшего сына Пети работала в этом госпитале санитаркой. Здесь после осколочного ранения лежал некоторое время главный конструктор Особого конструкторского бюро № 217 доктор технических наук Веснин.