Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

Как и прежде, зашив пакет в подкладку шапки и положив в котомку десяток сухарей да кусочек сала, Юрась направился на станцию. Рейхсмарки и вайскарту спрятал в карман.

Только успел выбраться из лесу на дорогу — навстречу автомашина с немцами в кабине, за машиной двигалась повозка, в санях — два мужика в высоких смушковых шапках развалились на соломе, курят. Подозрительно покосились на Юрася, шагавшего беспечно по обочине и сплевывавшего себе под ноги.

Через полтора часа показались заснеженные крыши привокзальных строений. Издали станция казалась бездействующей, поездов не видно, если не считать нескольких вагонов, стоявших вперемежку с платформами, да черной «кукушки», попыхивающей паром. Поселок не разбит, война, должно быть, прошла стороной. Юрась пошел по улице, параллельной железнодорожному полотну. До станции оставалось шагов триста, когда справа, возле длинного строения, похоже — пакгауза, появились двое вооруженных, в немецкой форме, солдат. Юрась замедлил шаг, затем свернул в какой-то двор, перелез через плетень и оказался рядом с поблескивающими синевой рельсами. Слева, ближе к станции, выглядывала из-за сугроба ржавая крыша отхожего места. Юрась быстрее туда. В пролом хорошо видна станция, стрелки, водокачка. Немцев не заметно. Повременив немного, он направился к зданию вокзала.

Внутри здания царил полумрак, воняло карболкой. Окна зашиты фанерой, осыпанной иглами изморози, лишь одно застеклено мутными осколками. Холодно. Какие-то люди — их было семеро: пять мужчин и две женщины, замотанные толстыми платками, — сбились возле круглой черной печки. Из ее узенького зева тускло мерцало.

Юрась обошел помещение, постоял возле закрытого обшмыганного окошка кассы, почитал старые объявления. Вдруг жестяная кружка на бачке с водой звякнула, отдаленный глухой взрыв проник сквозь кирпичные стены. Люди, сидевшие у печки, мигом подхватили свои мешки — и к выходу. Юрась за ними. Выбежал на перрон, навстречу — простоволосый испуганный начальник станции, следом, стуча подкованными сапогами, фельджандармы.

— Раш! Раш! Шнель мит дем аутодрайзине![17] — командовал офицер.

У перрона затрещал мотор, автодрезина со спаренной пулеметной установкой понеслась куда-то, все чаще постукивая на стыках рельсов.

Юрася Словно камнем по голове: «Ведь наша мина! Мощнейший взрыв. Неужели хлопцы шарахнули поезд? — радостно мелькнуло в его сознании. — Но почему не дождались меня? Куда мне теперь? На дворе светло, к месту встречи не пойдешь, кругом оцепление, на каждом шагу проверки. Придется ночи дожидаться здесь, среди этих мешочников».

Автодрезина с пулеметной установкой быстро вернулась, и сразу же полицаи с черно-белыми повязками на рукавах забегали по перрону. Они гнали куда-то рабочих в грязных ватниках, из мастерских должно быть, и громко разговаривали. Юрась застыл. Он услышал, как один полицай, посмеиваясь, сказал другому:

— Советский парашютист минировал полотно да сам же, слава богу, и подорвался. Разнесло в клочья, один лишь сапог нашли. А путь пострадал незначительно: надо заменить четыре рельса да два десятка шпал, ну и воронку засыпать. Им это часа на два, — показал полицай на рабочих в грязных спецовках.

Руки Юрася бессильно повисли. Он глядел вдаль, туда, где, тая в дымке, сходились рельсы. «Беда. Кто-то погиб из товарищей. Кто?» Юрась потер виски.

— Эй! — кто-то толкнул его спину. Повернулся.

Перед ним гримасничал тщедушный полицай. О таких говорят: «соплей перешибешь», но, видать, прожженный.

— Э-э-э-э, откуда ты такой бугай? Вайскарта есть? — проскрипел он.

— Сколько можно показывать! — буркнул Юрась с деланным недовольством и не спеша принялся копаться в карманах. Вынул грязный носовой платок, развязал и высвободил наконец пропуск. Полицай взглянул на документ, покосился на Юрася, повертел пропуск туда-сюда. Юрась безразлично смотрел поверх головы невзрачного блюстителя «нового порядка», и на лице его не отражалось ни малейших эмоций. Но чего это ему стоило! Каждый нерв, каждая жилка звенела от напряжения.

— Ты зачем сюда явился? — придирчиво спросил полицай.

— По торговым делам…

— Гм… ухарь-купец! Марш туда! Ты мобилизован! — задиристо крикнул полицай и сунул пропуск себе в карман.

Юрась затравленно оглянулся. Нет, не удерешь, кругом вооруженные немцы, полицаи.

— Господин старший полицейский, войдите в мое положение, мне надо срочно ехать по делам, — заныл Юрась с жалобной миной на лице и, показав из рукава крупную купюру, добавил тихо: — Я вас отблагодарю, господин старший полицейский…

Алчный огонек вспыхнул в глазах полицая, но страх оказался сильнее.

— Не могу, не могу… В другое время, а сейчас нет. Комендант приказал всех на ремонт дороги, — и подтолкнул Юрася к группе людей, которых набралось около двадцати. В их числе оказались и те, что грелись у печки на вокзале. Им сунули в руки лопаты, ломы, кирки и погнали к «кукушке». Там произошла заминка: женщины никак не хотели расстаться со своими мешками, тащили их с собой на платформу. Немец, стоявший возле тендера паровоза, нетерпеливо крикнул:

— Гольс дер тойфель! Ду ланге дорт?[18]

Обуреваемый служебным рвением, полицай схватил у женщины мешок, но где там тщедушному сморчку справиться с рассвирепевшей дебелой теткой.

— Не смей, гнида! Не трожь! Германские власти поощряют свободную торговлю, брандахлыст! А ты хочешь под шумок стащить мой товар, черта тебе в печенку! Вот те товар! — она сунула ему под нос фигу, вырвала мешок с такой силой, что полицай едва на ногах устоял, — и на платформу. Юрась подхватил его, перекинул дальше от полицая. Женщина проворно вскарабкалась наверх, концы платка развязались, открылось молодое, пылающее гневом лицо.

— Зараза! Хабалка! — орал осатаневший от конфуза и оскорблений полицай. — Господин жандарм, я ее арестую! Я при исполнении…

А она тем временем сама приблизилась к жандарму, вынула откуда-то из своих одежд бутылку, сунула ему. Тот откупорил, понюхал, глотнул раза два из горлышка, сморщился.

— Эс шмект нихт, абер штарк[19]… — И, повернувшись лицом к машинисту, выглядывающему из будки, крикнул: — Локомотивфюрер, форвертс! Давай!

Выбрасывая клочья черного дыма, «кукушка» набирала скорость. Навстречу с подвывом засвистел колючий ветер, люди съежились, подняв воротники, спрятав руки в рукава. Юрась думал с тоской: «Что же произошло на перегоне? Кто взорвался? Отчего?» Первый, кто ему пришел на ум, с кем могло случиться несчастье, — Яков Чунаев. Он слабее остальных, он больше всех измотался, устал и в напряженной опасной работе, видимо, допустил оплошность, нечаянную ошибку. А может быть, кто-то в момент минирования помешал, захватил на месте, и пришлось… «Но почему меня не дождались, как было договорено? Зачем минировали среди бела дня? Нет, тут что-то не так…»