Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

Больше Юрась таких праздников не помнит, подарков тоже никто ему не дарил, и теперь, скрючившись в санях, стараясь не выпускать тепло из-под кошмы, он думал, как было бы здорово, если бы они сегодня сами подсунули новогодний «подарочек» фашистам. С этой приятной мечтой он и задремал.

…И вот опять темень, опять метет, и опять они месят мягкий, как мыльная пена, снег. Юрась во мгле пробивает дорогу. Иногда ткнется случайно плечом в лошадиную морду, посветит на компас фонариком, выбирая направление. Так час, другой… Тихо скользят по снегу лыжи, поскрипывают полозья саней… Юрась старается ни о чем не думать. Помнится, читал в какой-то книжке: если человеку удается застопорить на время свое мышление, то в этот период выключаются из работы полмиллиона нервных клеточек. Сон души называется или что-то в этом роде… Работают только ноги, а остальное все отдыхает. И хотя ты уже пятнадцать ночей движешься на запад, хотя глаза твои слепит снегом и заливает потом и предел твоих желаний — выспаться, но спать ты не имеешь права, потому что обязан пробираться тайком вперед и вперед и чутьем обнаруживать и обходить опасность, — все это как бы проходит мимо твоего сознания.

Так хотелось Юрасю самовнушением затуманить свой мозг, но мозг сопротивлялся, потому что рядом шли товарищи, которые думали друг о друге и о нем, Юрасе, неизмеримо больше, чем о себе, оттого попытки его от всего отвлечься, забыться успеха не имели. Короткая расслабленность сменилась деловой решительностью, когда он убедился, что группа пробилась наконец в невидимый издали лес. Брели не то широкой тропой, не то зимником, а может, руслом замерзшей речонки часа два. Вдруг на пути возник завал. Бревна, нагроможденные одно на другое, перегородили путь.

Купчак послал Музгина и Чунаева поискать в завале лаз. Пока они ходили, Юрась сбоку завала перелез на ту сторону посмотреть, что же там дальше. Там деревьев не было, зато на каждом шагу он натыкался на пни. «Лесоразработка, должно быть», — догадался Юрась. Вдруг земля насыпью круто пошла вверх. Юрась встал на четвереньки и, упираясь ногами в скользкий, обледенелый песок, взобрался на косогор. «Фю-ю-ю… — присвистнул он, увидев синий рельс, мерцающий из-под юрких хвостов поземки. — Вот она, железка! Дошли все же… Но действует ли она?» Он смахнул рукавом с рельса снег, погладил его голой рукой. Поверхность гладкая, глянцевитая, значит, поезда ходят.

Юрась сполз с насыпи, поспешил доложить Купчаку. Тот сказал:

— Прибыли мы сюда, кажется, незамеченными, фашисты нас здесь не ждут, но считать их беспечными глупо. Дорога, конечно, охраняется, потому и засеки сделаны и деревья вырублены на сто метров от полотна. Однако если тут диверсий не было, то охрана повышенной бдительности проявлять не станет, а это нам на руку. К тому ж погода работает на нас, так что есть смысл и нам сработать, не откладывая…

Лошадей, не распрягая, привязали в затишке, насыпали им в торбы овса из НЗ, чтоб они быстрей набрались силы, сами сгрызли по куску сахара для остроты зрения ночью, отправились к полотну, захватив кроме автоматов взрывчатку в мешке, лом, лопату и аккуратно смотанный в клубок шнур — у мины взрыватель натяжного действия. Взобрались на верх насыпи. Яков Чунаев пошел по шпалам влево, Платон Музгин — вправо, чтобы следить за дорогой и в случае опасности предупредить. Пяти шагов не отошли, как начался буран.

Юрась припал на колено, сильными ловкими ударами кузнеца принялся долбить спаянный морозом песок — гнездо под заряд, а Купчак, распустив шнур, сполз по насыпи вниз, протянул конец под раскоряку телеграфного столба к выемке, замаскировал. Когда ящик со взрывчаткой был уложен в углублении под шпалой, Юрась засыпал это место песком, старательно пригладил, оставшиеся комья собрал, забросил подальше. Проверил еще раз, не осталось ли следов. Чисто.

Купчак привязал конец шнура к чеке взрывателя, вставил ее в мину, снял с предохранителя и рукавицей осторожно намел на нее снег.

— Все, — сказал он. — Обозначь место и снимай посты!

Юрась положил поперек рельса лом: не заметишь в темноте, так споткнешься, — и пошел вдоль колеи в одну сторону, Купчак — в противоположную. Здесь, у цели, Юрась чувствовал себя спокойно и уверенно, как человек, досконально знающий свое дело. Боевая учеба в лагере под руководством Афанасьева, участие в партизанских операциях, трудный поход по вражескому тылу не прошли для него бесследно.

Когда они с Чунаевым вернулись к обозначенному месту встречи, Купчак и Музгин уже были там. Спустились в выемку возле телеграфного столба, залегли. Разноголосо высвистывали провода, басовито гудели столбы, по задубевшему капюшону маскировочного халата шуршал сухой снег. Купчак, спрятав руку с часами под полу полушубка, включил на секунду фонарик, сказал торжественным голосом:

— Друзья мои, наступил Новый год. Поздравляю! Пусть он будет для всех нас, для всей нашей страны победным!

— Ура! — шепнул Чунаев, и за ним повторили все.

В этот момент Юрасю почудилось, будто звякнуло железо. Он сделал предостерегающий знак, и все затаили дыхание, прислушались. Нет, Юрасю не почудилось, наверху насыпи заколыхалось размытое светлое пятно. Пропало и опять возникло в том месте, где таилась заложенная мина. Какие-то люди ходили с фонарем. Кто они? Обходчики, проверяющие путь? Германский патруль? Остановились напротив телеграфного столба. Неужели нашли мину? Юрась покрылся испариной, стиснул зубы, готовый броситься на врага. Толкнув локтем Купчака, он показал стволом автомата в сторону насыпи. Купчак в ответ погрозил кулаком, но Юрась не заметил, он словно завороженный глядел на световое пятно, все его мускулы напряглись в ожидании схватки. Но свет, еще немного помельтешив, стал удаляться, гаснуть… пропал.

— Фу-у-у… — выдохнул Юрась, чувствуя, как громко стучит его взбудораженное сердце.

Прошло еще минут сорок, а может быть, и больше. Холод стал пробирать не на шутку. Уж на что полушубки справные и штаны из одеял теплые, а и те не спасали. От долгого лежания на животе ломило спину. Юрась повернулся на бок, но не успел улечься поудобней, как в знакомых подголосках проводов появились новые звуки: приближался поезд. Купчак подал сигнал, скинул рукавицу и помял в ладони задубелый конец шнура. Юрась смахнул со ствола автомата налипший снег, приготовил запасной диск. Чунаев и Музгин, взяв оружие наизготовку, выжидательно смотрели на желтый световой кружок, возникший в замети. Неясный, он с каждой секундой становился ярче, отчетливей, из желтого превращался в белый и наконец вытянулся в острый голубой луч. Ветер, перегнав поезд, донес перестук его колес, пыхтенье паровоза. На какое-то время паровозный прожектор повис где-то в пространстве и замер. Дорога в этом месте делала поворот, и залегшим внизу партизанам показалось, будто поезд несется прямо на них. Но вот луч света вздрогнул и опять вытянулся в строчку, повернул, проскочил мимо того телеграфного столба, и в этот момент, когда он оборвался, Купчак дернул шнур.