Три жизни Юрия Байды - Иван Арсентьев

Ночью и второй, загнанный, конь пал. Партизаны разделили между собой взрывчатку и кое-какой харч, пошли пешком.

С рассветом, при попытке перейти железную дорогу, они напоролись на заслон. Хорошо увидели вовремя, успели незаметно отойти. Решили проскочить южнее — не получилось: охранное подразделение оседлало путь. Сделали большой крюк и переночевали в лесу.

Утром дежурил Платон, Юрась и Яков еще лежали у костра. В лесу было тихо. Вдруг раздалось шумное хлопанье крыльев и между деревьями мелькнула рыжеватая тень крупной птицы. Платон растормошил товарищей.

— Стреляют. Там… — показал он.

Юрась нехотя поднялся, потряс головой. Яков приподнял шапку, навострил уши. Да, стреляют. Быстро собрались, затоптали костер, рюкзаки за плечи — и вперед, в сторону, противоположную той, откуда слышались выстрелы. Но и здесь впереди вскоре зазвучала стрельба. Эхо путалось среди деревьев, и возникало впечатление, будто громкая пальба накатывается со всех сторон. А может, и на самом деле так? Взяли в кольцо? Сжимают? Если так, придется прорывать окружение. Надо бросить лишнее, оставить одну мину, нести попеременно.

Дальше продвигались налегке, прислушивались. Стрельба продолжалась. Над головой свистнули пули, откуда — не ясно. Партизаны встали спина к спине, уперев в животы приклады автоматов, пригляделись и увидели овражек. Это позиции. Бросились по скату вниз. Яков, наклонившись вперед, точно конькобежец, бежал с миной в рюкзаке. Внезапно он дернулся, стал как-то неуклюже загребать левой рукой, словно нащупывал опору, но, не найдя ее, повалился в снег.

Юрась присел возле него, повернул на бок.

— Сюда… кажется… — Яков потянул руку к сердцу.

Пули шипели, ввинчиваясь в мерзлые стволы осин.

— Сейчас, Яша, перевяжу.

Лицо Якова сделалось серым, изо рта потекла кровь. Посмотрел виновато, прохрипел:

— Сними с меня рюкзак… возьми там гранату и дай ее мне… так… уходи теперь.

— Ты что?! — прошептал Юрась.

— Ну! Стреляй по гадам, чего лежишь?! Иди к Платону!

Юрась прополз к овражку, занял позицию. Платон лежал неподалеку, шагах в тридцати. Среди деревьев показались верховые. Ехали осторожно, с остановками, приглядываясь к следам. Платон в азарте или в отчаянье сорвал с себя шапку, отшвырнул в сторону. Автомат в его руках затрясся, заработал.

«Рано открыл огонь, обнаружил себя до времени», — подумал Юрась. Всадники стали обтекать овражек справа и слева, спешились в недосягаемости партизанского огня и перебежками пошли на сближение.

— Вот теперь давай, Платон! — крикнул Юрась. Но Платон молчал — он был мертв. Стрелял Яков, но вот и он затих. Юрась выглянул осторожно, выбирая цель. Странно одетая орава вооруженных приближалась к Якову, громко выкрикивая по-украински… Вдруг на том месте, где лежал Яков, земля вздрогнула и, вспыхнув, раскололась. Юрася с силой подхватило и швырнуло куда-то во мрак. Он, скрюченные очнулся под снегом на дне овражка. В ушах звон — монотонный звон, сверлящий мозг. «Что со мной? Ранен?» Мысли, мешались, мучительная тошнота давила горло. Наконец уразумел: «Контузия… Яков подорвал мину. Все товарищи погибли…» С трудом высвободил из-под себя трясущиеся руки, тупо посмотрел вокруг — ни автомата, ни гранат, все расшвыряло взрывной волной. Попробовал подняться — не получилось: в глазах замельтешили черные искры и — туман…

Опамятовался от пинка в бок. Сквозь болезненный звон в ушах глухо проник чей-то голос:

— Ось тут ще один… Не то раненый… Эй, ты!

И опять сапогом в бок. Юрась с трудом, медленно встал на колени, его качало из стороны в сторону, из ушей потекла кровь. Он стал приходить в себя. Мысли работали лихорадочно: «Оружия нет… схвачен врагами… товарищи погибли. Один…» Опираясь на руки, выпрямился, посмотрел вверх. Над ним, избоченясь, стоял круглолицый черноглазый красавец, под мышкой — русская трехлинейка.

— Ну чего ж ты, товаришок! Вылазь, вылазь! Не стесняйся… — сказал он с нехорошей веселостью и подтолкнул дулом винтовки.

Юрась напрягся, сдвинул с места одеревеневшие ноги, тяжело шагнул. Словно острые колья, нацелились в его грудь стволы винтовок. Юрась мучительно думал, и вдруг неведомо откуда в сознание проникло что-то похожее на надежду. Смешно! На что надеяться ему, партизану, после того, что он здесь сделал?

Наверху возле овражка стояли люди с кокардами-трезубцами на кудлатых шапках. Несколько человек возились с убитыми и ранеными при взрыве мины.

— Ге! Совецькый парашютист?

— Попався песыголовець!

— А ну, дайте его мне…

— Ага, браток, кинчай, щоб не смердело!

— Успеешь. Выверни ему карманы, — приказал один, видимо, старший.

Юрася обшарили.

— Э! У него вайскарта… Видкиля взял?

Юрась вздрогнул, его сердце заколотилось. Проговорил с трудом трясущимися губами:

— Я ниякой не парашютист, я вольный житель… Ехал, а они меня схватили…

— О! Гляди, хлопцы, полоненника бедного отбили! — воскликнул старший с ядовитой насмешкой.

— Я ждал поезда на станции, — продолжал Юрась, словно не замечая. — А потом власти мобилизовали меня восстанавливать дорогу, взорванную парашютистами. Не верите?

— Ну-ну, бреши дальше…

— Гнул спину до самой ночи голодный-холодный… Подался в хутор хлебцем разжиться, а меня хап!

— Хапнули вот такого бугая?

— Ага… прямо в хате, в которую я зашел. Там они скрывались. У них оружие! Хотите, покажу хату?

— Гм… А путь ты-то, як его, куда держишь?

— В Олевск.

— В Олевск? А по якому такому делу? — насторожился допрашивавший.

Юрась умышленно замялся, посмотрел исподлобья, подумал: «Неужто мне не удастся околпачить этого типа?» И сказал твердо:

— Цього я вам, шановный панэ, видкрыты нэ можу, бо про мое дило дозволено говорыты тилькы з старшым начальныком вийськ организации украинськых националистив. Ведить мэнэ мэрщий до нього, бо так гирше будэ…[21]

Украинская речь, а еще больше категоричный тон задержанного смутили старшего. Переглянулся со своими — черт его знает, что за птица попалась! Как бы на самом деле не того… Почесал затылок, вырубил кресалом огня, раскурил цигарку. Юрась, наблюдая за ним, удовлетворенно хмыкнул: «Клюнул пескарь! Но пока не решается заглотнуть наживу целиком…» Чтобы подстегнуть его, многозначительно сказал:

— Якщо зробытэ мэни лыхо, то дядько Тарас навряд чы подякуе вас…[22]

— Якый ще дядько Тарас? — прикинулся старший, но Юрась рассчитал правильно: имя Тараса Боровца — Бульбы, «гетьмана Полесской Сечи», произвело должное впечатление. Старший еще раз почесал затылок, размышляя, сказал: