Спокойной ночи, красавчик - Эйми Моллой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но потом Энни привела меня к Стивену Кингу, и я ясно осознал, что мне нужно сделать: самому вылечить Сэма и все исправить.
Все было бы прекрасно, если бы Сэм не решил вскрыть замок на двери и порыться в моих личных вещах, включая фиолетовые папки, не говоря уже о праве человека на личную жизнь.
Я знаю, что он это сделал. Доказательством был тот беспорядок, что он оставил мне убирать. Папки, порванные на корешках, опрокинутые ящики, охранный ордер, на который подал заявление сын Линды – все это было свалено в кучу посреди комнаты. Если бы Сэм мне позволил, я бы сам все объяснил.
Все очень просто. Мы с Линдой были друзьями, и ей нравилось, что я рядом. Все испортил ее тупоголовый сынок, который выставил наши отношения в неверном свете, намекая на что-то неуместное. С самого первого дня я знал, что он меня невзлюбил – называл «сестрой Найтингейл[63]», чего я не понимал, пока не почитал о ней. Но не имело значения, что он там думал, ведь меня наняли не для заботы о самом Хэнке, а присматривать за его матерью, с шести вечера до девяти утра, четыре раза в неделю. За Линдой Пеннипис, самым добрым человеком на свете.
Тремя месяцами ранее, в возрасте восьмидесяти девяти лет, у нее случился инсульт. Она не могла говорить, но я видел по ее глазам, как ей нравилось проводить со мной время. В те ночи, когда она не могла уснуть, мы допоздна пересматривали что-нибудь с Мэри Тайлер Мур. Я кормил ее своими кукурузными хлопьями «Келлогс», которые агентство выдавало всем, кто работал в ночную смену. Она молча смотрела телевизор, но я чувствовал, какую радость это ей доставляет. Пока не появился Хэнк и все не разрушил. Я проглатываю отвращение, вспоминая, как он вошел на кухню, а я стоял у плиты в халате Линды и готовил омлет. Меня уволили, и часа не прошло.
Видишь, Сэм, я бы рассказал. Я говорил, что этому есть хорошее объяснение. Точно так же, как есть хорошее объяснение для другого большого вопроса, которым ты наверняка задаешься. Как получилось, что я заполнил целую папку фактами о тебе? Одно слово: судьба.
Момент, когда судьба вмешалась ради нас: список из одного пункта.
1. Пекарня, как раз перед обедом, в первый вторник апреля. Я сидел в кабинке в мужском туалете, раздумывая, стоит ли жаловаться, что чай, который я только что выпил, недостаточно горячий, а ты стоял у раковины снаружи и говорил по телефону о своей угасающей мечте об идеальном офисе. Я все это выслушал: местечко, откуда ты приехал, пропахло марихуаной, и риэлтору больше нечего было тебе показать. Ты сказал, что едешь навестить мать, и я понятия не имел, пока не открыл дверь, что это вы – доктор Сэм Статлер, блестящий психотерапевт из статьи «Двадцать вопросов» в местной газете, чьи труды я так одержимо читал. Мне больше нечем было заняться, и поэтому я решил последовать за вами на своей машине, вверх на гору, к «Бурным водам». Я объезжал стоянку, пока вы сидели в своем роскошном автомобиле, и вот тогда-то, в момент озарения, мне пришла в голову идея: я мог бы предоставить вам идеальное помещение под офис.
Зачем мне это делать, спросишь ты? Потому что я хороший парень. Потому что я забочусь о людях, Сэм, и ценю работу, которую ты проделал, помогая другим осмыслить травмы их детства. Настолько, что я поехал домой и распечатал листовку. Мне потребовалось не более получаса, чтобы найти твою машину, припаркованную за банком, и подсунуть объявление на твое лобовое стекло. И о, чудо, ты позвонил буквально через несколько минут.
И я сделал все, как ты хотел, Сэм. Профессиональное освещение. Самоочищающийся унитаз. Органическая краска. Я даже делал то, чего ты не смог: я навещал твою мать. (Любой человек с двумя глазами и биноклем мог увидеть, что ты перестал входить в пансионат вскоре после того, как переехал в этот городок.) На их сайте есть заявка для волонтеров, и бинго! Прозвучало забавно. Я знаю, что меня там не любят. Я вижу, как люди смотрят на меня, игнорируя предложения, которые я оставляю в ящике для предложений, но мне все равно, Сэм. Потому что я играл с твоей матерью в «Бинго» два раза в неделю не ради их удовольствия. Я делал это, чтобы помочь тебе.
Но пока я ничего не могу сказать Сэму, потому что в последний раз я видел его вчера, когда затащил его обмякшее тело в гардероб, как только появился первый журналист. Я боялся, что Сэм очнется и начнет кричать, и кто-нибудь его услышит. Меня так мучает чувство вины за то, что я сделал, что я до сих пор не могу заставить себя спуститься туда.
Я знаю, теплая ванна меня расслабит. Я ищу соль для ванн Агаты Лоуренс, которую, помнится, видел в шкафу, и вдруг слышу жужжание, доносящееся откуда-то из глубины дома. Не в спальне и не в коридоре; когда я спускаюсь по лестнице, звук становится громче по мере приближения к кухне. Наконец я выхожу в коридор, к комнате Сэма.
– Хорошо, что ты дома. – Голос Сэма изнутри звучит на удивление твердо. – Войди. Мне от тебя кое-что нужно. – Поколебавшись, я возвращаюсь на кухню за ключом, спрятанным в кармане фартука. Сэм сидит в своем кресле, когда я заглядываю внутрь, и что-то пишет в блокноте. – Заходи, – говорит он, жестом приглашая меня войти, а затем протягивает руку, чтобы заставить замолчать зуммер часов на столе рядом с ним.
– Что вам нужно? – Нервно спрашиваю я.
– Твоя помощь. – Меня переполняет стыд, когда он поднимает на меня глаза, и я вижу рваную рану на его губе и распухшую скулу левой щеки. – С пациентом.
– Пациентом? – переспрашиваю я, сбитый с толку. – Я не понимаю…
– Я объясню позже. – Он возвращается к своим записям. – Мне кажется, это очень срочно. Вот… – он вырывает страницу из блокнота и протягивает мне. – Взгляни.
Я медленно подхожу к нему и беру листок из его рук.
– Я описал тебе
