Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

— Разумеется, — тихо произнес француз. — Ни один компьютер не поступил бы по отношению ко мне, как поступили вы. — Саланн замолчал, и, подавшись в кресле немного вперед, спросил: — Вы проанализировали месяцы, предшествующие акции на Коста-Брава?

— Месяцы, недели, дни — все. Я мысленно вновь побывал там, где мы... где я... Белград, Прага, Краков, Вена, Вашингтон, Париж. Во всех этих точках не произошло никаких ярких событий, впрочем, все познается в сравнении. Исключением, пожалуй, явилась Прага, где нам удалось получить важные документы из их Министерства национальной безопасности. В остальном ничего из ряда вон выходящего, сплошная рутина. Сбор информации, которую без особого труда может получить любой турист.

— Вашингтон?

— Меньше чем ничего. Я прилетал туда на пять дней. Обычное ежегодное упражнение для оперативных работников с мест. Беседа с целью глубокого анализа их деятельности и оценки достижений — в принципе пустая трата времени. Иногда, правда, им удается выявить одного-двух чокнутых.

— Простите, но я плохо знаю, что значит «чокнутых»?

— Людей самых заурядных, но с чрезмерно развитой фантазией, вообразивших о себе невесть что. Их можно назвать «психами плаща и кинжала». Такое состояние возникает в результате стресса, вызванного необходимостью для кого бы то ни было прикидываться тем, кем он на самом деле не является.

— Очень интересно, — кивнул головой доктор, как бы оценивая слова Хейвелока с точки зрения теории медицины. — Что еще случилось, пока вы были в Соединенных Штатах?

— Ноль. Ничего. Один вечер я провел в Нью-Йорке у семейной пары, которую знаю с юности. Муж — владелец стоянки прогулочных судов, может, он когда-нибудь и думал о политике, но ничего подобного я от него не слышал. Затем я провел два дня в компании Мэттиаса, я просто обязан был нанести ему визит.

— Вы были... вы с ним так близки?

— Я уже сказал, что наши отношения уходят корнями в далекое прошлое. Он всегда оказывался рядом, когда у меня возникали трудности. Всегда понимал меня лучше других.

— Что же произошло за эти два дня?

— Меньше чем ничего. Я видел его только вечером, за ужином. За двумя ужинами, если быть точным. Но даже когда мы оставались вдвоем, его все время отвлекали телефонные звонки и какие-то торопливые люди из госдепа (он называл их просителями), желавшие что-то доложить лично. — Хейвелок умолк, заметив, как напряглось лицо Саланна, и поспешно продолжил: — Меня никто не видел, если вы об этом подумали. Он принимал их в своем кабинете, а столовая расположена в другом конце дома. Он помнил, что по взаимному согласию мы решили не демонстрировать нашей дружбы. Главным образом, ради меня. Никто не любит тех, кому протежируют великие люди.

— Мне трудно представить вас чьим-либо протеже.

— Ни о какой протекции не могло быть и речи, просто ужинали все время вместе, — заметил Майкл, тихонько посмеиваясь. Мы обсуждали мои работы, написанные двадцать лет тому назад. Он до сих пор находит в них огрехи. Энтони со мной полностью отрешался от дел. — Хейвелок улыбнулся и вдруг посерьезнев, потянулся к телефонной трубке. — Время, — сказал он.

До охотничьего домика в долине Шенандоа можно было дозвониться, используя последовательно несколько номеров. Во-первых, следовало задействовать установку в резиденции Мэттиаса в Джорджтауне, которая была связана с линией в горах Блю-Ридж, и та, в свою очередь, включала личный телефон государственного секретаря. Если госсекретаря в доме не было, трубки никто не поднимал. Только он отвечал на вызов. Нужные номера знали во всей стране не больше дюжины лиц, в том числе президент и вице-президент, спикер палаты представителей, председатель Объединенного комитета начальников штабов, министр обороны. Генеральный секретарь ООН, два доверенных помощника в государственном департаменте и Михаил Гавличек. На последнем настоял сам Мэттиас. Он хотел, чтобы этой привилегией пользовался его земляк и любимый ученик в университете с его отцом. Мэттиас наслаждался интеллектуальным общением. Жаль, что их дальнейшая судьба сложилась столь разно. За последние шесть лет Майкл воспользовался предоставленной ему привилегией лишь дважды. В первый раз, когда оказался в Вашингтоне для получения новых инструкций. В отеле он нашел послание от Мэттиаса с просьбой позвонить. Разговор носил сугубо личный характер. Второй звонок Хейвелок вспоминать не любил. Он касался некоего Огилви. Майкл требовал, чтобы этого Огилви незамедлительно убрали с оперативной работы.

Телефонист из Антиба предложил ему повесить трубку и ждать звонка, после того как связь с Вашингтоном в округе Колумбия будет установлена. Хейвелок знал по опыту, что связь устанавливается почему-то быстрее, если линия с телефонистом остается занятой. Внимание оператора в этом случае существенно возрастало, необходимые промежуточные звонки совершались быстрее. Слушая гудки высокого тона, означавшие включение в международную линию, он продолжал разговор с Саланном.

— Почему вы не попытались связаться с ним раньше, — спросил врач.

— Потому что все происходящее казалось лишенным смысла. Я пытался докопаться до истины, сказать ему нечто конкретное. Назвать имя или имена, место, должность или что-то иное, позволяющее установить личность.

— Но, судя по тому, что вы говорите, вы и сейчас не сможете этого сделать.

— Не согласен. Санкция на мое уничтожение дана из определенного источника. Кодовое слово, пароль — «Двусмысленность». Оно могло родиться в одном-двух, максимум трех кабинетах. Само слово было произнесено кем-то, занимающим высокий пост в госдепе и, кроме того, имеющим связь с Римом. Мэттиас вызовет Рим, проверит журнал регистрации всех сообщений, поговорит с оператором и узнает, кто дал ход операции «Двусмысленность». Есть еще одно имя, не знаю только, какую пользу из него можно извлечь. С пляжа на Коста-Брава поступило еще одно, с позволения сказать, подтверждение, в котором, в частности, упоминается одежда с пятнами крови. Все ложь. На пляже не оставалось никакой одежды.

— В таком случае дело обстоит совсем просто. Остается найти этого человека.

— Свидетель мертв. Он, как утверждают, скончался от сердечной недостаточности на своей яхте тремя неделями позже. Но есть моменты, достойные более пристального внимания, если, конечно, их специально не завуалировали. Откуда он возник, кто направил его на Коста-Брава...

— Найти врача, выдавшего свидетельство о смерти. Извините, что перебил вас.

— Вы правы.

Короткие мелодичные звонки в трубке сменились двойными низкими гудками, затем последовал обычный сигнал. Электронный дистанционный контроль прекрасно сработал, телефон в Шенандоа зазвонил в полный голос. Михаил почувствовал, как удары сердца толчками отдаются в горле. От волнения у него даже появилась одышка. Он столько всего должен сказать другу. И если это удастся, можно будет запустить механизм, который в конечном итоге положит конец кошмару. Слава Богу! Трубку подняли и гудки смолкли.

— Да? — донесся голос с другого конца линии, с гор Блю-Ридж, расположенных в четырех тысячах миль от Средиземноморского побережья. Голос принадлежал вовсе не Мэттиасу. Или это расстояние так его исказило? Ведь трудно понять по одному короткому слову, кто у телефона.

— Yak se vam dare?[40]

— Что? Кто это?

Трубку поднял не Мэттиас. Неужели изменился порядок? Если да, то вся затея бессмысленна. Это была линия чрезвычайной связи, персональная линия Мэттиаса, давно проверявшаяся на безопасность. Только государственный секретарь имел право поднять трубку. После пяти гудков звонившему пришлось повесить ее и при желании позвонить по другому, обычному номеру, назвать себя и передать необходимую информацию, не забывая, что данная линия не совсем безопасна, но есть более простое объяснение, Мэттиас попросил кого-то, находившегося рядом с телефоном, ответить на звонок.

— Попросите, пожалуйста, государственного секретаря Мэттиаса, — сказал Хейвелок.

— Кто спрашивает?

— Тот факт, что я использовал этот номер, освобождает меня от обязанности отвечать на ваш вопрос. Попросите, пожалуйста, госсекретаря. Разговор конфиденциальный и не терпит отлагательства.

—Мистер Мэттиас в настоящий момент проводит совещание и попросил принимать все сообщения. Если вы назовете мне свое имя...

— Умеете ли вы слушать, черт побери? Возникли чрезвычайные обстоятельства!

— Он сейчас занят другой не менее важной кризисной ситуацией, сэр.

— Войдите в кабинет и скажите ему всего лишь одно слово: «Krajan»...[41] Вы поняли? Одно слово «boure». Действуйте немедленно! Иначе лишитесь не только работы, но и головы сразу после моего разговора с ним.

— Krajan, — неуверенно произнес мужской голос. Трубка молчала, тишину нарушали мужские голоса, в комнате, видимо, шла какая-то беседа. Ожидание было мучительно. Майкл слышал в трубке свое прерывистое дыхание. Наконец на линии послышался тот же голос.