Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

— Я, в свою очередь, тоже высоко ценю оказанную вами услугу, — ответил медик негромко. — А ведь долг платежом красен.

— Знаю. Вам не кажется, что сильно похолодало?

— Вовсе нет. Вы спросили про Клоди, так вот, что я скажу вам. Она вполне счастлива со своим мужем — молодым врачом в Ницце — и очаровательным малышом. Два года назад она едва не покончила с собой. Вы знаете, что все это для меня значит, дружище?

— Рад слышать такую приятную новость.

— Кстати, то, что сообщили о вас, просто абсурдно.

— Что именно?

— Они сказали, что вы безумец, опасный психопат, угрожающий всем нам разоблачением, и что в результате все мы погибнем от рук шакалов из КГБ. Поэтому вас нельзя оставлять в живых.

— Это утверждение кажется вам абсурдным?

— Уже целый час, мой ужасный друг. Вы помните того человека в Каннах, с которым я был связан, совершая свой неблаговидный поступок?

— Агента КГБ?

— Да. Кстати, вы полагаете, он хорошо информирован?

— Не хуже остальных из этого сектора, — ответил Хейвелок, — принимая, конечно, во внимание, что, оставив агента на месте, мы накачивали его дезинформацией. Но какое отношение он имеет к нашему случаю?

— Когда до меня дошло сообщение о вас, я позвонил ему. Из уличного автомата, конечно. Чтобы получить подтверждение фантастических заявлений, спросить, каково положение на ярмарке и сколько дадут за американского агента, родом из Праги. Его ответ показался мне и удивительным, и красноречивым.

— Что же он сказал? — поинтересовался Майкл, корчась от боли.

— Вы не котируетесь на рынке ни по высоким, ни по низким ставкам. За вас не дадут ничего. Вы прокаженный, а Москва вовсе не желает подхватить инфекцию. Вы неприкасаемый, больше того, вашего имени вообще не следует упоминать. Следовательно, сделал я вывод, у вас нет возможности выдать кого-либо КГБ. — Доктор покачал годовой. — Рим лгал мне, что означает одно: кто-то в Вашингтоне лгал Риму. «Не подлежит исправлению»? Сообщение не подлежит вере, так будет вернее.

— Могли бы вы повторить эти слова еще кому-нибудь?

— Тем самым я вынесу самому себе смертный приговор. А у моей благодарности, увы, существуют границы.

— Ваше имя не будет названо, даю слово.

— Кто вам поверит, не имея возможности проверить источник информации?

— Энтони Мэттиас.

— Мэттиас?! — резко обернувшись, воскликнул Саланн и вцепился в руль, чтобы не потерять управления. — Да с какой стати?..

— Просто потому, что вы со мной. Опять же даю слово.

— Такие, как Мэттиас, мой друг, существуют вне зависимости от честного слова, данного даже из самых лучших побуждений. Он задает вопросы, и вы отвечаете.

— От вас потребуется всего лишь подтвердить мои слова.

— Но почему он должен верить? А тем более мне?

— Вы сами только что назвали причину. Агент родом из Праги. А он тоже родом оттуда.

— Понимаю, — задумчиво протянул доктор, снова устремив взгляд на дорогу, но я никогда об этом не думал. Даже в голову не приходило.

— Все очень сложно, и я не люблю распространяться на эту тему. Наши семьи давно связаны между собой.

— Я должен подумать. Ступить в отношения с человеком такого калибра означает перевести дело совсем в иное измерение, не так ли? Мы, заурядные люди, творим наши ординарные глупости. Он же личность далеко не заурядная. Он живет в иной плоскости. Как это говорят?

— Играет в другой лиге?

— Именно.

— Но это же не так. Мы играем в одной лиге и в одну и ту же игру. Она ведется против него, против нас всех.

В радиусе четырех кварталов от дома Саланна не оказалось ни единой машины, и необходимость поездки в Вильфранш к престарелому врачу, рыцарю без страха и упрека, отпала сама собой. В кабинете у Саланна с Хейвелока сняли одежду, протерли тело губкой и наложили швы на раны. Саланну ассистировала его жена — не очень общительная, маленького роста женщина.

— Вам следует отдохнуть несколько дней, — заявил француз, после того как его жена вышла из кабинета, захватив с собой одежду Хейвелока, чтобы частично выстирать, а частично сжечь. — Если не будет осложнений, повязка останется на пять-шесть дней, после чего ее следует сменить. Но отдых вам положительно необходим.

— Невозможно, — кривясь от боли, произнес Хейвелок, приподнявшись на хирургическом столе и пытаясь свесить ноги.

— Ведь вам больно даже шевельнуться, не так ли?

— Болит только плечо.

— Вы же прекрасно знаете, что потеряли много крови.

— Я также знаю, что потерял гораздо больше, чем кровь. — Майкл помолчал и затем спросил Саланна: — У вас в кабинете есть диктофон?

— Да, конечно. Письма, истории болезней. Иногда приходится засиживаться довольно поздно после ухода сестер и секретаря.

— Научите меня им пользоваться. Кроме того, я хотел бы, чтобы вы слушали запись. Это не займет много времени, и ваше имя не будет упомянуто на пленке. После этого я закажу международный разговор с Соединенными Штатами.

— Мэттиас?

— Да. Мой разговор с ним будет зависеть от ряда обстоятельств. Один он или вокруг него люди, насколько надежно защищен телефон. В общем, он будет знать, что делать дальше. Суть в следующем; вы услышите мой разговор, потом прослушаете пленку, и тогда решите, говорить с ним или нет, если до этого вообще дойдет дело.

— Вы возлагаете на меня тяжелое бремя.

— Прошу прощения, но это в последний раз. Правда, я побеспокою вас утром. Мне понадобится одежда. Моя вся осталась в Монези.

— Нет проблем. К сожалению, мои вещи вам не годятся — не тот размер. Все покупает жена, завтра она позаботится и о вас.

— К разговору о покупках. У меня достаточно денег, но потребуется еще немного. В Париже у меня открыт счет, так что свои деньги вы не потеряете.

— Теперь вы ставите меня в крайне неловкое положение.

— Это просто хитрый ход с моей стороны. Чтобы вы получили свои деньги, мне надо добраться до Парижа.

— Полагаю, Мэттиас сможет обеспечить вас самыми лучшими транспортными средствами. Быстрыми, безопасными.

— Сомневаюсь. Причины моих сомнений вы узнаете после моего разговора с Мэттиасом. Те, кто лгал Риму, занимают в Вашингтоне очень высокие посты. Не знаю, кто они и где работают, но уверен, что на места они передадут только информацию, отвечающую их интересам. Его же распоряжения будут саботироваться, так как лжецы уже отдали свои приказы и не захотят их аннулировать. Стоит мне сообщить свое местонахождение, и они пошлют по моему следу людей. Как бы то ни было, они вполне способны преуспеть в своих намерениях, поэтому магнитофонная запись просто необходима. Не могли бы мы сразу приступить к делу?

Через тридцать четыре минуты Хейвелок, нажав кнопку, выключил микрофон кассетного диктофона и поставил его на письменный стол. Он рассказал обо всем, начиная от криков на Коста-Брава и кончая взрывами на Коль-де-Мулине. Правда, напоследок не смог удержаться и присовокупил к холодному изложению фактов эмоционально насыщенное заключение. Цивилизованные страны, независимо от социального строя, расы или вероисповедания могут пережить предательство в своих секретных службах. Но если одной из жертв такого предательства становится человек, от которого зависит само существование этих цивилизованных стран, пережить это невозможно. Таким человеком и является Энтони Мэттиас — государственный деятель, уважаемый как друзьями, так и противниками. Его систематически обманывали, когда речь заходила о вопросе, которым он глубоко интересовался. Само собой напрашивается вывод, что Мэттиас мог стать жертвой лжи и по многим другим важным проблемам.

В углу кабинета в глубоком кожаном кресле замер Саланн. Лицо его было напряжено, взгляд устремлен на Хейвелока. Он был настолько потрясен, что лишился дара речи. Потом, спустя некоторое время, покачал головой и спросил едва слышно:

— Но почему? С какой целью? Ведь все это так же абсурдно, как и то, что они о вас говорят. Почему?

— Я не перестаю задавать себе те же вопросы, и мысленно каждый раз возвращаюсь к встрече с Бейлором в Риме. Они считают, что я располагаю какими-то опасными для них сведениями, и это пугает их.

— А вам действительно известно нечто подобное?

— Он мне задал такой же вопрос.

— Кто он?

— Бейлор. Я был с ним честен, пожалуй, даже чересчур. Но шок после того, как я увидел ее, помешал мне все трезво обдумать. Особенно, если учесть сказанное Ростовым в Афинах.

— Что же он сказал?

— Правду. Если что-то я и знал, то совершенно об этом забыл. Не исключено также, что услышанное не произвело на меня никакого впечатления.

— На вас это не похоже. Говорят, вы ходячий банк данных, способный вспомнить имя, лицо и событие через много лет.

— Это — миф. Впрочем, как и большинство подобных суждений. Я учился в аспирантуре довольно долго и безусловно развил некоторую дисциплину ума, но я не компьютер.