Вторая жена - Евгения Марлитт

— Господин барон! — воскликнул священник, вскочив с места.

— Что угодно вашему преподобию? — медленно спросил Майнау и смерил его гневным взглядом.

Это выражение презрения было до того ясно, что придворный священник в бешенстве сделал резкое движение, но гофмаршал схватил обеими руками его руку, стараясь снова усадить его.

— Рауль, я не понимаю тебя! Как можешь ты так оскорблять духовника ее высочества, да еще в присутствии самой герцогини! — воскликнул старик задыхающимся голосом.

— Оскорблять?.. Разве я говорил о подложных векселях или о чем-нибудь подобном?.. Спрашиваю тебя самого: разве католический богослов может излагать вещи так, как они существуют на самом деле? Не должен ли он настойчиво отрицать многое, что ясно как день и непреложно, как дважды два четыре, чтобы остаться верным своему учению?

Гофмаршал всплеснул руками и откинулся на спинку кресла.

— Бога ради, Рауль, я еще никогда не слыхал от тебя ничего подобного.

— Ах, да, — возразил, пожимая плечами, Майнау, — ты прав: я в эти вещи никогда не вмешивался. Досадно только на слабые доводы и оружие противника, который в крайнем случае укрывается за своим щитом с девизом: «Для Бога нет ничего невозможного», да и что за охота умышленно раздражать себя, когда любишь Божий мир и хочешь наслаждаться им?.. Это миролюбие нарушил я вследствие неудавшегося проекта уничтожить колдунью в индийском саду, — проекта, едва не лишившего зрения моего сына. Я не доверяю такому преподаванию закона Божия, при котором свободно вырастают подобные плевелы, и нахожу, что нужно, не теряя времени, приступить к радикальному образованию молодой головы, потому что старых голов, которых не одна тысяча тяготит нашу землю, уже невозможно переделать.

— Как вы несправедливы, барон Майнау! Неужели вы в самом деле так думаете о святой простоте? — воскликнула святоша фрейлина, не будучи более в состоянии удержаться, чтобы не вмешаться в разговор. — Не сами ли вы недавно заявляли, что любите ее в женщинах?

— Я подтверждаю это и сегодня, фрейлейн, — ответил он своим обычным небрежным тоном. — Прекрасное, ясное, обрамленное шелковистыми кудрями чело, которое не мудрствует, беззаботно болтающий пурпуровый ротик, — как это все привлекательно для нас, мужчин!.. Да, я люблю таких женщин, но не отдаю им предпочтения.

— А когда локоны поседеют и на пурпуровых губках перестанет играть беззаботная улыбка, тогда игрушку бросают в угол, не так ли, барон Майнау? — резко спросила герцогиня, небрежно играя своим хлыстиком, причем бриллиантовые глаза на тигровой головке сверкали всеми цветами радуги.

— А разве эти женщины желали бы чего-нибудь другого, ваше высочество? — спросил Майнау с холодною улыбкой.

— Да, теперь понятно, почему многие из женщин берутся за латынь, ботанику и химию, которыми так мучили нас в юном возрасте, — резко засмеялась герцогиня. — Говорят, что я все-все очень легко схватываю, а может быть, это следствие с летами пробуждающегося во мне внутреннего стремления самой все испробовать… Что бы вы сказали, барон Майнау, если бы я по вашем возвращении с Востока встретила вас латинскою речью, повела бы вас в лабораторию и угостила бы вас разными образчиками моих ученых занятий?

— У! Синий чулок в неряшливой одежде с непричесанными волосами! — воскликнул, засмеявшись, Майнау. — Ваше высочество, я питаю к таким женщинам врожденную антипатию; но мне иногда кажется, что могут быть женщины, которые, подобно мужчинам, собственным разумом стараются изучить тайны и чудеса природы, которые при светлом взгляде и непреодолимом стремлении самостоятельно думают и следят за всеми явлениями на нашей планете, причем это стремление ставят на второй план, чувствуя, что главная задача их жизни состоит в том, чтобы охранять спокойствие «семейного очага» и держать бразды домашнего правления нежными, милостивыми, но твердыми руками.

— Дорогой барон Майнау, может быть, найдется такой великий художник, который нарисует вам такую женщину! — воскликнула фрейлина и принялась насмешливо хихикать, между тем как герцогиня резким движением поднялась с места.

Как только Майнау и священник заспорили, Лиана обняла Лео и отошла с ним в нишу самого отдаленного окна. Буря разразилась проливным дождем, который немилосердно хлестал в окна; сквозь сгустившийся туман виднелись вершины деревьев, которые, подобно прикованным привидениям, гнулись под напором ветра, а на лужайках стояли огромные лужи воды. Молния уже давно перестала сверкать; но там, у стола, к которому теперь молодая женщина стояла спиною, собралась страшная гроза: этот необыкновенный человек вдруг восстал против незаметной, но крепко удерживаемой опеки, которую он до сих пор безмолвно игнорировал, потому что хотел невозмутимо наслаждаться жизнью; да, он пошел еще дальше — он отказался от прежних воззрений, и кто знает, было ли то следствием того же каприза, по которому он избрал себе в жены бедную протестантку, или же в нем действительно совершился внутренний переворот?

Молодая женщина не обернулась даже и тогда, когда услыхала шум отодвигаемых стульев и твердые шаги священника, величественно направившегося к стеклянной двери; вслед за этим Майнау подошел к письменному столу и громко задвинул ящик. Почти в то же время зашелестело платье, нежный запах жонкиля — любимых духов герцогини — повеял в нише, и чья-то рука обняла талию молодой женщины.

— Ваш образ пленителен, прекрасная женщина, — шипела ей на ухо герцогиня, — но вы напрасно хлопочете, — я берусь устроить этими белыми, нежными, но твердыми руками все так, что все ваши старания разобьются о предпринимаемое путешествие.

Губы, произносившие эту угрозу, были бледны и судорожно сжаты, и молодая женщина буквально окаменела при виде искаженного гневом лица герцогини.

Оставь мою маму! Ты делаешь ей больно! — воскликнул Лео, протиснувшись между обеими женщинами, но герцогиня уже отступила.

— Не бойся, голубчик, я на это не способна! — сказала она с веселым смехом и подошла к зеркалу, чтобы поправить шляпку и подколоть распустившиеся от ветра локоны; фрейлина поспешила к ней на помощь.

Между тем Лиана, отойдя от окна, подошла к Майнау; ее сердце еще трепетало от испуга.

— Никогда не позволяй этой женщине дотрагиваться до тебя, я этого не хочу, — приказал он мрачно и таким глухим голосом, что только она одна могла его слышать.

— Боже мой, что за погода! Как несносно! Моему Арминиусу придется переночевать в Шенверте, — воскликнула в эту минуту герцогиня; она стояла спиною к залу, но в зеркале были видны ее сверкающие глаза. — Не будете ли вы так добры, барон Майнау, отправить меня домой! Я должна ехать, уже поздно.