Вторая жена - Евгения Марлитт

— Боже мой, что за погода! Как несносно! Моему Арминиусу придется переночевать в Шенверте, — воскликнула в эту минуту герцогиня; она стояла спиною к залу, но в зеркале были видны ее сверкающие глаза. — Не будете ли вы так добры, барон Майнау, отправить меня домой! Я должна ехать, уже поздно.

Майнау вызвался сам отвезти ее, так как никому не доверял своих бешеных серых рысаков. Он вышел, чтобы отдать приказания относительно отъезда герцогини и вместе с тем поздороваться с вновь прибывшим наставником Лео.

Как ни в чем не бывало герцогиня подсела к сердито молчавшему гофмаршалу и начала с ним болтать, стараясь вовлечь в разговор и священника, пока не возвратился Майнау в дождевом плаще и рысаки не подъехали с громким ржаньем к крыльцу, где ожидали ее выхода два лакея с раскрытыми дождевыми зонтиками.

— Хотите ехать со мною? — спросила она священника.

Он отговорился партией шахмат, которую обещал сыграть вечером с гофмаршалом, и спокойно отступил назад, когда Майнау резко и с шумом распахнул возле него стеклянную дверь.

Прекрасная герцогиня, обязательно всем поклонившись, выпорхнула из зала под руку с Майнау, а гофмаршал, кряхтя, возвратился к своему креслу.

— Пожалуйста, заприте дверь, — сказал он брюзгливо священнику, опускаясь на подушки. — Вы бы не должны были и давеча отворять ее, дорогой друг; я не смел протестовать, потому что, кажется, герцогиня этого желала, но сырой воздух свинцом лег на мои ноги: завтра я буду совершенно болен; к тому же гнев и досада сдавливают мне горло… Пожалуйста, отвезите меня в мою теплую спальню; там я отдохну и подожду, пока затопят камин, а то здесь стало ужасно холодно… Ну, Лео, ты пойдешь со мною! — крикнул он мальчику, прижавшемуся к молодой женщине.

— Я хотел бы остаться с мамой, она совсем одна, — сказал ребенок.

— Мама никогда не бывает одна: она принимает «духов природы» и не нуждается в нас, — ответил, лукаво подмигивая, старик. — Пойдем со мной!

Он схватил за руку сопротивлявшегося мальчика и потащил его за собою, между тем как священник вывозил за дверь его кресло.

Глава 20

Молодая женщина снова подошла к окну. Стук колес отъехавшего экипажа замирал вдали. Теперь он въехал в лес: чудные рысаки бежали крупной рысью и уносили дорогой экипаж, где, утопая в мягких белых атласных подушках, сидела эта прелестная женщина с лицом медузы. Она любила его со всем пылом бешеной страсти, забывая свое герцогское достоинство и всю свою гордость; возле него она была не больше как страстно обожающая женщина, терзаемая ревностью… Зачем связал он свою судьбу с судьбой бедной девушки из Рюдисдорфа? Зачем не искал он ее царственной руки? Он был бы принят с распростертыми объятиями и мог бы быть счастлив с нею, так как и он не был равнодушен к ней: встреча в лесу в день свадьбы живо воскресла пред молодой женщиной — тут была какая-то тайна. «Старания ваши разобьются о предпринимаемое путешествие», — шепнула ей герцогиня, и Лиана еще чувствовала на своей шее и щеке ее горячее дыхание… Какое же старание должно разбиться? Она все делала, чтобы выполнить свои обязанности, но, благодарение Богу, гордость не изменила ей: она не шевельнула ни одним пальцем, чтобы приобрести любовь Майнау. Думая так, герцогиня ошиблась; в одном она была права, предполагая, что путешествие окончательно порвет слабо завязанный узел, даже если бы Лиана отказалась от своего решения уехать отсюда… Как ужасно ее положение! Когда он после продолжительного отсутствия вернется домой, никто и не вспомнит, что когда-то была привезена сюда графиня Трахен-берг, чтобы провести здесь целый ряд горестных дней среди ежедневных пыток и оскорблений; он сам, путешествуя, стряхнет с себя тягостное воспоминание, чтобы овладеть наконец рукой, которая протягивалась к нему с таким страстным томлением.

Невольно прижала молодая женщина судорожно сжатую руку к сердцу: отчего же оно вдруг так болезненно заныло? Неужели так ужасно быть отвергнутой ради другой?.. Ей вспомнилось, как Майнау запретил ей допускать герцогиню прикасаться к себе; какие побудительные причины он имел на это? Конечно, одну ревность. Он просто не мог переносить, когда ей, его жене, оказывались знаки благоволения… Она закрыла лицо руками, ею вдруг овладела необъяснимая слабость. Медленно отошла она от окна, чтобы уйти в свою комнату. Проходя мимо письменного стола, она остановилась как вкопанная: ключ был еще в ящике! Майнау забыл вынуть его, а разгневанному и раздосадованному гофмаршалу и в голову не пришло потребовать его назад… Сердце молодой женщины сильно забилось: тут лежала бумажка, от которой зависела вся судьба Габриеля; ей хотелось еще хоть раз взглянуть на нее, так как она знала, что для таких документов недостаточно исследования простым глазомером, а нужно рассматривать их с помощью микроскопа. Но чтобы снова иметь эту бумажку в своих руках, нужно было отодвинуть ящик с редкостями, а это была чужая собственность, и ключ оставался здесь случайно… честно ли будет с ее стороны вынуть бумагу? Нет, она опять положит ее невредимой на прежнее место; не сам ли Майнау требовал от нее, чтобы она хорошенько вгляделась в написанное, и не для этой ли цели взял у гофмаршала бумаги? Быстро решившись, выдвинула она ящик: розовая записка ее матери лежала перед нею и, нечаянно коснувшись ее, она, как ужаленная змеей, отняла руку. Она взяла лежавшую сверху бумажку: это именно и была та, которую она искала.

Едва переводя дух, сбежала она вниз в свои комнаты и положила бумажку под микроскоп, бывший верным помощником при ее занятиях… И невольно содрогнулась, под неумолимым стеклом ужаснейший подлог становился ясен как день. Каждая старательно выведенная буква была сперва прорисована карандашом, чего нельзя было заметить невооруженным глазом, и теперь выступало с беспощадной очевидностью. Работа была трудная — обманщик должен был отдельно срисовывать каждую букву, чтобы составить необходимые слова… Но кто бы мог это сделать? И для чего? Записка была написана без законных свидетелей, значит, этим подлогом хотели заставить молчать человека, имевшего сильный голос в этом деле, и это был Майнау. Он сам говорил ей, что сначала действовал в пользу мальчика… Было ли то сделано из корыстных видов, или тут примешивался еще религиозный фанатизм — сказать было трудно. Но в записке было написано еще: «Женщина непременно должна принять святое крещение для спасения ее души».

Молодая женщина бросилась на кушетку. Ее сердце усиленно билось, по ее телу пробегала нервная дрожь, ей нужно было успокоиться — в таком волнении ее никто не должен был видеть… Майнау обладал благородной натурой, и, чтобы избежать его справедливого противодействия, прибегли к подлогу, зная, что никаким другим путем им не удалось бы склонить его к явной несправедливости. Прежде всего надо было положить бумагу на место; она могла бы только тогда сообщить это открытие Майнау, если бы на его глазах вынула бумажку из ящика. Лиана горько улыбнулась; он, во всяком случае, скорее заподозрил бы ее, чуждую здесь всем и всеми не любимую, нежели поверил бы, что в его Шенверте, этом гнезде рыцарского благородства и строгости правил, могли происходить подобные вещи… Но рано или поздно Майнау должен будет узнать всю правду — это требовалось для спасения Габриеля.