Вторая жена - Евгения Марлитт

Она молча повернулась и пошла в домик лесничего за Лео. Она внутренне трепетала. «Лиана, он ужасен!» — воскликнула в день свадьбы Ульрика, а тогда он был только холоден и спокоен; что бы сказала она, если бы могла видеть эти вспышки, когда его голос и жесты грозили уничтожением!.. Между тем, не странно ли, Лиана в это время робко молчала перед ним; она была глубоко оскорблена его несправедливостью, но теперь он стал ей понятнее, нежели когда драпировался напускною пассивностью: такова была его натура, его характер, бессознательно выступавшие в его описаниях и помимо ее воли привлекавшие ее; иначе разве она могла бы предложить ему дружеские отношения? А он их отверг. Краска стыда залила бледные щеки Лианы, и она невольно закрыла лицо обеими руками.

Глава 19

Тяжелые свинцовые тучи, предвещавшие бурю с громом, действительно собирались над Шенвертом, когда наши герои вышли из леса. Майнау, во все время не говоривший ни слова, хотел переждать непогоду в охотничьем домике, но Лиана отказалась, говоря, что гофмаршал будет очень беспокоиться о Лео, и они ускоренными шагами пошли через сад. Буря выла. Во фруктовом саду кружились сорванные ветром листья, спелые плоды тяжело падали на землю и катились через дорожку.

Майнау недовольно топнул ногою, когда, приближаясь к замку, встретил конюха, который доложил мимоходом, что верховые лошади герцогини и фрейлины стоят в конюшне: герцогиня выехала кататься и, по случаю надвигавшейся грозы, остановилась в Шенвертском замке.

— Ну, разве не радостно мое возвращение в Шенверт? Разве можно ожидать более любезной и более заботливой встречи? — спросил Майнау холодно-насмешливым тоном, слегка кивнув головой на крыльцо замка.

Герцогиня в синей амазонке показалась в стеклянной двери; ветер развевал ее черные локоны и рвал белые страусиные перья на шляпке; но она, ухватившись обеими руками за перила, устремила пристальный взгляд на супругов, которые вели Лео за руки, и в своем изумлении даже не заметила поклона Майнау. С гордым поворотом головы она быстро удалилась и спокойно села в кресло между своим духовником и гофмаршалом, когда возвращавшиеся вошли в зал.

Казалось, что в самой комнате носились грозные тучи, — в такой зловещий полусвет был погружен обширный зал; гипсовые фигуры по стенам походили на привидения; но еще мрачнее казалось мертвенно-бледное лицо царственной гостьи; даже глаза ее утратили свой обычный блеск и, подобно двум раскаленным углям, сверкали из-под загнутых полей серой пуховой шляпки. На вежливый поклон Лианы она высокомерно кивнула головой.

— Что у тебя за фантазия, Рауль? — сердито крикнул гофмаршал своему племяннику. — Бросаешь среди дороги экипаж и лошадей, чтобы предпринять сентиментальную прогулку по лесу!.. Известно ли тебе, что едва не случилось несчастье? Как можешь ты доверять бешеных волькерс-гаузенских лошадей такому глупому малому, как Андре! Они ускакали от него, и он пришел сюда полумертвый от страха.

— Смешно… он не в первый раз один управляется с ними; они, верно, опять испугались верстового столба… Впрочем, в моем возвращении через лес нет и тени сентиментальности: мне только не хотелось жариться на солнце в экипаже.

— А вы, баронесса, сделали бы гораздо лучше, если бы отправились одна в ваш лесной дом, к которому вы вдруг так пристрастились, — обратился старик резким голосом к молодой женщине и даже не поворотил к ней головы, находя лишним ради нее изменять свое покойное положение. — Я убедительно прошу вас не присваивать себе моего внука, как трахенбергское достояние, которым вы можете распоряжаться по своему усмотрению. Я о нем очень беспокоился.

— Я очень сожалею об этом, господин гофмаршал, — возразила она чистосердечно, спокойно выслушав все колкости.

Герцогиня вдруг повеселела. Она привлекла к себе Лео и стала его ласкать.

— Но ведь он цел и невредим, добрейший барон, — сказала она ласково старику.

Лео резким движением высвободился из ее прекрасных рук: маму наследного принца он не любил, как настойчиво уверял всегда. Но ему очень понравился ее хлыстик, который лежал возле нее на столе: ручка его изображала золотую прекрасной работы голову тигра с бриллиантовыми глазами.

— Этот хлыстик есть на портрете, что стоял у папы на письменном столе, — сказал он. — Лео говорил о большой фотографии герцогини в костюме амазонки. — А только теперь он больше не стоит там, — говоря это, он хлестнул в воздухе хлыстиком, — и всех других портретов тоже нет, а то место, где они висели, затянуто новыми красивыми обоями. Глупого старого башмака тоже нет.

— Как, барон Майнау, вы это сделали? — спросила герцогиня, затаив дыхание. — Вы собрали все эти воспоминания в один общий угол?

Вся необузданная гордость царственной женщины сказалась в ее осанке; в глухом же, трепещущем голосе слышались и смертельный страх, и вместе тревожное ожидание… Она хорошо знала убранство комнат Майнау: не один вечер провела она там при жизни его первой жены.

Он стоял пред нею спокойно и почти насмешливо встретил ее страстно пылавший взгляд.

— Ваше высочество, они тщательно уложены; я уезжаю на долгое время, а потому не могу оставить их на жертву пыли и на произвол неосторожных рук прислуги.

— Но, папа, ведь ты же поставил мой портрет на то место, где стоял стеклянный колпак со старым башмаком, — настойчиво напоминал Лео, — а над ним висит новая картинка, которую нарисовала мама.

Быстро повернув голову, Майнау бросил робкий и вместе гневный взгляд на молодую женщину, казалось, он сердился на то, что именно она слышала эту детскую болтовню.

— Так ты конфисковал картинку, Рауль? — живо спросил гофмаршал. — Я позволил себе сомневаться, когда баронесса сообщила мне, что у нее нет эскиза… Извините, баронесса! Я был несправедлив к вам. — И старик с саркастической торжественностью кивнул головой Лиане. — Что же, пожалуй, у тебя, Рауль, она надежнее сохранится и пусть себе стоит на окне!.. А известно тебе, во сколько сама художница оценила ее?.. В сорок талеров…

— Я попрошу тебя предоставить мне право решить этот вопрос так, как я найду лучшим, — запальчиво прервал его Майнау.

Старик немного струсил, увидя его нахмуренное лицо: ему показалось, что его сжатая правая рука готова была подняться с угрозою. Герцогиня и ее фрейлина сидели, ничего не понимая из этого маленького спора, но придворный священник, игравший все время пассивную роль, наклонился вперед и, опираясь на обе ручки кресла, с напряженным вниманием следил за этой сценой, как будто он по взгляду и движениям вспыльчивого красавца барона угадал его задушевную тайну.