Пост-Москва - Олег Петухов

— Я хочу сделать заявление, как вас зовут? Андрей Григорьевич? Андрей Григорьевич, меня похитили, а одну девушку, Ксению под ником Ведьмочка, убили.

— А кто вас похитил, Анастасия Олеговна? И для каких целей? Они вас шантажировали?

Офелия подняла глаза на следователя:

— Вы меня и похитили, Андрей Григорьевич.

— Да бог с вами, Анастасия Олеговна! Я всего лишь работник правоохранительных органов и выполняю свою работу. Вас доставили сюда как свидетельницу, и мне нужно снять с вас показания по поводу аварии на важном государственном объекте. И у меня есть все основания предполагать, что вы каким-то образом замешаны в этом деле.

— Меня в чем-то подозревают?

— Пока нет. Я же говорю, мне нужно составить протокол допроса свидетеля. В данном случае это вы — свидетель.

— Что вы хотите узнать от меня?

— Давайте начнем с вашего имени.

— Вы прекрасно знаете, как меня зовут и кто я такая.

— Это простая формальность, для протокола…

— Убит человек, меня похитили, возможно, еще несколько человек погибли, а вы говорите, что это пустая формальность.

— Не надо передергивать, Анастасия Олеговна! По закону…

— Хорошо, я дам показания, но сейчас у меня раскалывается голова. Мне нужно лекарство.

— Лекарство? Надеюсь, не наркотик? — хохотнул следователь. — С наркотиками у нас туго.

Девушка строго посмотрела на него:

— Обычный аспирин у вас найдется? И еще. Так ли необходимы вот эти наручники? — девушка протянула руки и показала железные браслеты на своих тонких запястьях.

Было видно невооруженным глазом, что следователю, высокому мужчине в теле, стало не по себе от того, что хрупкая девушка сидит, закованная в наручники, но потом он собрался и сказал с оттенком металла в голосе:

— Ну, аспирин я вам и свой дам, а вот наручники — это не моя компетенция. Полиция считает, что вы склонны к агрессии и побегу.

Он достал из ящика стола пузырек и положил таблетку аспирина на узкую ладонь Офелии. Потом налил минеральной воды из пластиковой бутылки в стакан и протянул ей. Офелия закинула таблетку в рот и запила водой:

— Так о чем вы хотели меня спросить, Андрей Григорьевич?

Следователь ничего не ответил. Он уставился на маленький огненный смерч на столе прямо перед собой. Смерч двигался по раскручивающейся спирали, превращая поверхность столешницы в обугленные тлеющие угольки, а бумаги протоколов и постановлений в кучки пепла. От его жара на лбу мужчины выступили капельки пота.

И это было только начало.

10

ФИДЕЛЬ:

Я, наконец, дозвонился до Тек-Мака по скайпу. Он выглядел исхудавшим и бледным. Под глазами у него явственно просматривались синие круги от недосыпания.

— Привет, Фидель, — бросил он.

— Привет, Тек, — сказал я. — Вижу, вам там хреново.

— Хреново — не то слово.

— Сколько у тебя людей осталось?

— Боеспособных не более пары взводов. Раненных примерно столько же. С какой целью интересуешься?

— С целью надрать им задницу. Это эвфемизм, сам понимаешь. На самом деле мы выебем их в жопу.

Он как-то странно посмотрел на меня:

— Они не дают нам носа высунуть наружу. Подогнали бронетехнику и артиллерию.

Тут уже пришлось удивиться мне:

— Откуда у них артиллерия?

— Миротворческие, млядь, силы по охране смакдональдсов располагают, оказывается, собственной артиллерией.

— А авиации у них, случаем, нет?

— И авиация у них, млядь, есть.

Пара фактов в копилку. Чем дальше, тем сильнее я охреневаю.

— Продержись до утра, Тек, — говорю я ему.

Он грустно помолчал:

— А что будет утром, Фидель?

— Утром я возьму командование — общее командование гражданской самообороной — на себя и вытащу вас оттуда.

— Фидель, ты серьезно? У тебя сколько людей-то осталось?

Тут пришлось уже задуматься мне:

— Точно не знаю, но тысяч пять-десять будет. И еще пара сверх-человеков, но тебе пока лучше об этом ничего не знать. Ладно, не будем тянуть до утра, приказываю тебе уже сейчас — держать оборону во что бы то ни стало. В восемь ноль-ноль начинается общая операция «Ночной Кот». Дальнейшие указания получишь по ходу дела.

Я физически ощущал, какие сомнения обуревают сейчас им, но вот он решился:

— Я тебе верю, Фидель, — сказал он. — Мы до сих пор живы благодаря плазменным автоматам твоего зятя. Это нечто! Даже при десятикратном перевесе в силе они пока не смогли нас достать.

— Продолжай мне верить, Тек, — сказал я и отключился.

На самом деле у меня кошки на душе скребли, и если я во что и верил, так это в то, что мужчина должен умереть с оружием в руках. А кто из нас прав, кто виноват, кто трус, а кто герой — пусть разбирается Господь. И это дело десятое.

Я пошел посмотреть, как там дела у Утенка, то есть, Николая. Ксения, моя бедная девочка, все еще была в коме, но хотя бы пулевых отверстий на ее теле больше не было, уже что-то.

Николай был задумчив и даже, как мне показалось, подавлен, что на него совершенно не похоже, как будто его одолевали сомнения.

— Как прошла трансплантация? — спросил я его, стараясь говорить бодро. — Эффект есть?

— Пока рано судить, Фидель, но эффект несомненно есть. И еще какой.

— Что ты имеешь в виду? — у меня сжалось сердце в ожидании роковых вестей, но я старался не подавать вида. — Что-то пошло не так?

— Не знаю, Фидель, в конце концов, я ведь даже не врач.

— Я бы не сказал, судя по тому, что тебе удалось вылечить ее раны и сделать все эти пересадки поврежденных органов.

— Ну, это не моя заслуга. На таком оборудовании с этим справился бы любой пацан, играющий в контру. Все эти диагностики и операции делали программы и кибер-хирург, я только кнопки нажимал и мышкой щелкал на «Вы уверены, что этот орган надо заменить?», — он усмехнулся, что уже было неплохо. — Ты только никому не говори, не лишай меня славы.

— Так что не так-то, Коля?

Он показал на монитор:

— Вот три-ди карта нормальной активности мозга, как образец. Вот карта того, что было до пересадки. Видишь, в чем отличие?

— Ну, да. Раньше было все гладко и ровно, будто пустыня.

— Точно. А нужны вот такие холмы, если упростить.

— Понятно. А сейчас что там?

Николай помялся, но вызвал на монитор еще одну карту:

— А сейчас вот что.

На экране показались горные цепи, сплошь состоящие из Эверестов.

— Что это значит? — спросил я, почувствовав, что у меня руки ходят ходуном.

— Я не знаю, Фидель. И никто не знает, даже улитки. Эту операцию на людях еще никто не проводил.

— Но, по крайней мере, она жива, — сказал я, скорее угадывая, чем понимая хоть что-то.

— Жива — не то слово. Если сравнить жизнь с костром, она сейчас вулкан.

— Что будем делать конкретно?

— Если до утра ничего не изменится, будем выводить из комы по любому.

— Все остальное в порядке? С ранениями, я имею в виду.

— Да. Все сканирования показали полное восстановление. Программа не выдает ни одной ошибки. И еще… — я почувствовал неуверенность в его голосе, словно он не до конца решился. — Я думаю, ты обязан это знать.

— Говори же, не тяни.

— Фидель, она беременна. Она беременна от тебя.

У меня внутри все сжалось. А потом, через миллион часов или лет, или веков я выдохнул. И все в мой жизни встало на свои места.

11

Реанимационную кровать поставили прямо в кабинете Папы вместе со всем необходимым оборудованием для лечения. Геринг настоял на своем, а у руководства кремлевской клиникой не нашлось достаточно убедительных формальных оснований ему отказать. В приемную он посадил тех двух офицеров, с которыми летал в Печатники — старый друг лучше новых двух — с приказом стрелять в любого, кто попытается пройти в кабинет без его, Геринга, письменного разрешения:

— И мне похрен, кто это будет — спикер Высшего Совета, министр обороны или маршал госбезопасности. Это понятно?

Офицеры как-то странно покосились на него, но кивнули. Он знал, что они считают его конченной мразью и штопанным гандоном после того инцидента с девкой, которую ему пришлось пристрелить исходя из высших государственных интересов, как они ему виделись на тот момент. Теперь он, конечно, не уверен в этом, и как умный человек не может не согласиться с моральной правотой этой сладкой парочки служак, но именно поэтому он и доверяет им охрану президента. Логика и понимание людей всегда были его сильной стороной — это признавали даже его враги.

Геринг сидел возле кровати своего брата, поглядывая на часы — вот-вот Жора в обличье Папы должен прийти в себя. Пусть они сводные братья, но росли они вместе, и для Геринга он всегда был родным человеком. Если же быть откровенным, единственным родным человеком на свете.