Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

Блез горестно усмехнулся. О, нет! Новости лучше некуда… «Ланснер продал вчера двенадцать тысяч экземпляров…» (Он уже научился округлять, как все авторы. Но еще совсем недавно речь шла о том, чтобы, округляя полторы тысячи, превращать их в две. Шкала изменилась.)

— А тогда что?

— Я думаю о твоем отчиме, о письме, которое он мне написал, об этой статье в «Монде»… Теперь они мне ничего не простят.

— А прежде им нечего было тебе прощать, и было лучше?

Жозе-Кло села на корточки на своем матрасе, у ног Блеза. Она была решительно настроена на то, чтобы помешать всем любителям отравлять чужую радость испортить их собственную. Блез, устыдившись легко сыгранной комедии, почувствовал, как мурашки пробежали по коже. Он продлил еще минуту свое кривлянье. «Может, они не так уж и неправы, — сказал он скромно, — никто безнаказанно не пробивается к успеху…»

Вечером Жозе-Кло подпаивала Блеза больше обычного. Она хотела «сделать» его, как новую перчатку, «урезонить», как взбунтовавшегося ребенка. Она почувствовала под разыгранной им комедией запах будущих несчастий. Она долго говорила ему на фоне розового неба, пока огромные негры, сверкая ослепительными белками, бесшумно скользили вокруг них по плитам голыми ногами. «Жос, разумеется, не верит ни единому слову из того, что он тебе написал в этом знаменитом письме, — осторожно начала она. — Я думаю, что он встретил в штыки этот проект только потому, что Брютиже, Фике, мой муж — все его к нему подталкивали, потому что в «Евробуке» все тоже говорили об этом. И у него сложилось впечатление, что это заговор. И еще вспомни: мама была больна, он это знал и уже перестал быть самим собой». Блез нашел, что Жозе-Кло слишком бесцеремонно обращается с убеждениями Форнеро. Но сам он вовсе не собирался защищать мораль, которая его осудила. Он не прерывал ее, лишь покачивал головой. Его утренние душевные состояния порождали слишком много всяких неясностей. В конце концов у него в голове прояснилось: «Точная цифра вчерашней продажи, — сказал он, — одиннадцать тысяч шестьдесят и что-то там еще…»

Теперь Мезанж проводил большую часть своего время в самолетах. «Я наблюдаю за съемками в Викторине и в Венгрии, не считая группы, которая уже работает в Плесси-Бурре над семнадцатой и двадцатой сериями, — вот так-то! Ты не в курсе, Блез? Папашу Лукса прихватило на днях в «роллс-ройсе». К счастью, в предпоследний день его съемок. Все равно мне пришлось нанять кардиолога. Двадцать тысяч франков в месяц: он теперь не отпустит Лукса ни на шаг. Да, теперь что касается малышки Лакло. Надо, чтобы ты знал: ее ненормальный сделал ей ребенка. Она благородно предупредила меня, что с марта начнет толстеть. Или ты убираешь ее из следующих серий, или ты делаешь ее беременной. Я бы предпочел первое решение… Кажется, на съемочной площадке «Расстояний» ее муж был самым мерзким…

— Других исчезновений не предвидится?

— Есть еще одно исчезновение, о котором ты будешь сожалеть: Вокро. Правда, это еще не точно. У тебя была замечательная идея заставить ее в пятой серии петь! «Фаради» счел ее настолько хорошей, что предлагает ей выпустить пластинку, предлагает карьеру, выступление в зале Бобино, чего только не предлагает… У нее от всего этого закружилась голова.

— Так Луксу тоже предлагают фильмы!

— Он же не сошел с ума. У него табачный магазинчик, и он его не оставит. Если бы ты только его видел после обморока, в тот вечер! Он меньше боялся умереть, чем потерять роль: «Если Боржет узнает об этом, он меня съест… Молчок, ладно! Иначе, как старина Жок, в «Далласе»: в ящик!» — «Но вы же один из героев сериала, Лукс, почти ведущий! А Жок действительно умер!» — «Боржету на это наплевать, он меня сожрет. У этого парня достаточно воображения… Остерегайтесь его!»

Числа 20-го февраля, два месяца спустя после поступления романа в продажу, все кривые предвидений издательства Ланснера показывали: дело идет к тремстам пятидесяти тысячам экземпляров. Книга была в переводе в Германии, Испании, Италии и Голландии. Обед в зале «Империал» ресторана «Максим» собрал септет Боржета, Ланснера, Жозе-Кло, президента «Евробука» и президента телеканала, вокруг которых крутились Мезанж в перерыве между двумя путешествиями, Ларжилье еще более напыщенный, чем когда-либо, и мушкетеры пиара, которые выглядели очень хорошо: они приписывали себе весь триумф. Режиссерам простили их отсутствие — они заканчивали вдали от Парижа последние кадры очередной серии.

Пренебрегая обычаями, президент телеканала постучал по бокалу лезвием ножа и, прежде чем идти к столу, взял слово, прислонившись спиной к бару «Империала». «Дорогие друзья, «Замок» — это победа, возможно самая прекрасная из когда-либо одержанных франкофонным телевидением, и не только потому, что цифры не лгут, но и потому, что — на этот раз! впервые! — мы несем вместе с развлечением идею. Традиция крупных сериалов с гуманистической направленностью живет и здравствует — лучше, чем когда бы то ни было в прошлом. Со всех сторон к нам обращаются с просьбой дать им «Замок»… Нам есть чем удовлетворить запросы нашей публики до середины июня… Но только до середины июня! А потом… Потом, господа, у нас будут «кончаться запасы»… Можно ли допустить, чтобы иссякла надежда? Можно ли себе представить, что будут обрублены крылья у этого потрясающего творческого энтузиазма? Нет, не так ли? Будущее «Замка» тоже должно петь, должно здравствовать…»

«Он перебрал шотландского, — шепнула Элизабет на ухо Шварцу. — Откуда он вылез, этот пингвин?» — «Он занимался досугом в каком-то заводском комитете. Что-то, связанное с углем… Или в автомобилестроении, не знаю…» Шварц, будучи философом, рассматривал президента, опустив голову, поверх очков, съехавших на кончик носа, с удивленным видом, свойственным людям, страдающим дальнозоркостью. Послышался астматический свист главы «Евробука», и оратор, обеспокоенный, прервал свою речь, пытаясь понять, откуда исходит этот звук кипящего чайника или спустившей шины. Поняв, он впился глазами в строгое лицо астматика…

«Именно поэтому мы с господином президентом «Евробука» (жест рукой) решили продлить наш договор и приступить к созданию, причем как можно скорее, продолжения из десяти серий, первая из которых должна будет — я повторяю: должна быть готова к 1-му октября 1983-го года, после чего мы в силу обстоятельств — это будет лето — прервем нашу работу. А это значит, что с завтрашнего дня — завтрашнего! — будут возобновлены контакты с актерами и им будут предложены новые контракты, так же как и господину Ланснеру, если он захочет последовать за нами, как мы бы того желали, на новом этапе нашей истории. Мы обсудим все это во время нашего ужина. Но я уже сейчас поднимаю свой бокал, мадам, дорогие Президенты, господа, за новые серии «Замка», за захватывающие приключения, которые вы разрабатываете для нас, за часы приятного досуга, ярости, мечтаний и истины, которые благодаря вам мы сможем предложить малому экрану Франции…»

Тридцать две руки зааплодировали, семнадцать бокалов были подняты вверх, и жалобный вздох президента Ленена болезненно повис в тишине. Началось нечто вроде объятий начальства, довольно неловких, с каплями виски и шампанского на пиджаках, после чего все направились к большому овальному столу. «Ну теперь ты мне веришь? — бросил Ланснер Боржету. — Приходи завтра подписывать контракт. Ты увидишь: я тебе приготовил сюрприз… И постарайся удержать малышку Элизабет. Она мне нравится, эта девчонка…»

МАКСИМ ЛИБРАРЬЁ

Максим Либрарьё Защитник в суде

3 марта 1983 г. Господину Жозефу-Франсуа Форнеро

Старина Жос, Во имя наших прошлых встреч всемером — столь редких теперь, таких редких встреч оставшихся в живых, что нас можно было бы посчитать забывшими друг друга, — я хочу поговорить с тобой о других семи гражданах (или, точнее, о шести гражданах и одной гражданке), которых тебе в ближайшем будущем следует опасаться. Я не считаю, что, отправляя тебе информацию, которую ты найдешь в этом письме, я что-то делаю неправильно. Ты достаточно часто консультировался у меня в прошлом, и это заставляет меня считать ЖФФ дружественной фирмой, судьба которой, как и твоя личная судьба, мне небезразлична. Добавлю также, что в данном случае мои действия носят частный, конфиденциальный, сугубо личный характер и что для содержащихся здесь выводов я, естественно, не пользовался никакой информацией, которую я мог бы получить в процессе моей профессиональной деятельности и которая в этом случае была бы секретной. Я просто пытаюсь осуществить синтез различных сведений, достоверных фактов и гипотез, чтобы привлечь твое внимание к выводам, которые следует из этого извлечь. Вероятно, ты в курсе большинства фактов, отмеченных мной, но, возможно, ты не смог, или не пожелал, связать их между собой и проанализировать. Я знаю, на фоне какого горя и, как я себе представляю, одиночества, разворачивается все это для тебя. Лишнее основание, старичок, для того, чтобы постараться помочь тебе.