Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Жан-Мишель Генассия

Удивительная жизнь Эрнесто Че

Посвящается Жизель, Анри и Роже

Истина в том, что истины не существует.

Jean-Michel Guenassia

LE VIE RÊVÉE D’ERNESTO G

Copyright © Editions Albin Michel – Paris 2012

© Е. Клокова, перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство Иностранка®

Все пражские Капланы были врачами. Профессия передавалась по наследству от отца к сыну на протяжении жизни десятка поколений. Дед Йозефа, профессор Густав Каплан, составил генеалогическое древо семьи, проследив корни до начала семнадцатого века, а потом увековечил свое имя в истории медицины, открыв кожную болезнь, изуродовавшую одну из племянниц императора Франца-Иосифа.

Больше пятидесяти лет Густав Каплан колесил по империи, скрупулезно выясняя даты рождений, венчаний, бракосочетаний и кончин, случившихся в те времена, когда каждая женщина производила на свет кучу детишек, а акты гражданского состояния были весьма приблизительны, как и границы между государствами. В составленном Густавом документе были, конечно, и подчистки, и знаки вопроса, и пробелы, но ему таки удалось воссоздать историю плодовитых, как кролики, врачей Капланов.

Йозеф часто вспоминал, как его отец Эдуард, имевший кабинет в красивом доме на улице Капровой, доставал из зеленого кожаного тубуса бесценный пергамент длиной в полтора метра, раскладывал его на столе в столовой и начинал объяснять хитросплетения семейного прадерева. Некоторые линии сходились, а иногда и пересекались весьма затейливым и даже двусмысленным образом. Йозеф слушал и делал выводы, но считал за лучшее держать их при себе. Было совершенно очевидно, что в роду Каплан нередко заключались браки между кузенами, дядьями и племянницами. В те далекие времена в закрытых сообществах превалировал инстинкт выживания.

Возможно, именно браки, заключавшиеся между кровными родственниками, стали причиной неразумия этих людей и того фатального заблуждения, которое позже привело к их полному исчезновению. Евреи убеждали себя, что им выпала исключительная удача – жить под властью Габсбургов, и в конце концов поверили, что австрийцы и пруссаки – их друзья, так что, когда появились красавцы-чернорубашечники, никто не испугался.

Йозеф часто задавался вопросом, почему им с отцом было так трудно пробиваться сквозь стену глухого мучительного молчания в отношениях друг с другом. Может, они просто не умели разговаривать? Или виной всему своего рода эмоциональный ступор, когда люди уподобляются немтырям и выражают мысли и чувства не словами, а заговорщицкими улыбками. Каждый думает – слова могут ранить и все испортить – и запирает их на самом дне души, слова копятся и с годами складываются в непробиваемую стену.

Йозеф не мог осознать значения Первой мировой войны. Пражанам она казалась чем-то далеким, этакой игрой для взрослых. Йозефу было восемь лет, когда эта «игра» закончилась, ко всеобщему удовольствию, созданием Чехословацкой республики. Образованием Йозефа занималась его мать. Тереза учила сына французскому и немецкому (на этом языке она говорила лучше) и намеревалась заняться с ним еще и русским – чтобы он мог читать Пушкина в оригинале. Тереза обожала вальс, эту музыку счастья, но ее муж Эдуард танцором был никаким, смешным выглядеть не желал и наотрез отказывался «выставляться». Тереза решила научить вальсировать сына и ужасно удивилась, обнаружив, что он знает все движения.

– Какой же ты красивый, мой маленький принц, и танцуешь, как истинный венец, – приговаривала она, кружась в вальсе.

Мать и сын почти каждый день упражнялись в гостиной, и она иногда забывала, что ее «партнеру» всего восемь лет, – так хорошо танцевал Йозеф.

Два года спустя эпидемия гриппа, прозванного «испанкой», выкосила население страны: жертв было во много раз больше, чем на войне.

Йозефу исполнилось десять лет. Его отец был в отъезде, мать недомогала, чувствовала усталость, ее мучил кашель. Она сделала сыну традиционный подарок – книгу издательства Этцеля с изумительными иллюстрациями. Йозеф надеялся получить очередной том любимого Жюля Верна, но на сей раз ему досталась «История ученого, рассказанная невеждой» Рене Валлери-Радо – биография Луи Пастера, вышедшая из-под пера его зятя. Йозеф был разочарован, но чувств своих не выдал, книгу пролистал, выразил восторг и сказал, что обязательно прочтет ее во время каникул.

Терезе становилось все хуже, появились проблемы с дыханием. Когда Йозеф видел мать последний раз, лицо ее было синюшным, да – синим, как ночное небо, она с трудом приподняла руку и не разрешила ему подойти. Через неделю Тереза умерла от пневмонии.

Свет детства померк.

Йозеф не горевал и не плакал. «Какой мужественный мальчик!» – умилялись окружающие, а он просто не осознавал, что больше никогда не увидит мать. Эдуард был в Вене, на эпидемии, ему сообщили слишком поздно, и он едва успел к похоронам. Отец Йозефа всю оставшуюся жизнь корил себя за то, что его не оказалось рядом, когда жена нуждалась в нем больше всего. У доктора Каплана не было лекарства, чтобы победить болезнь, но он все равно думал, что сумел бы спасти Терезу, поделившись с ней своей силой и воззвав к милосердию Всевышнего.

– Знаешь, сын, будь я здесь, могло бы случиться чудо. Понимаешь?

Йозеф кивнул. Больше они об этом никогда не говорили, но он спрашивал себя, почему чужие люди оказались для отца важнее жены. Отец и сын часто ходили на кладбище, стояли, взявшись за руки, у могилы Терезы; Эдуард произносил молитву и крепко прижимал мальчика к себе.

Йозеф так и не прочел замечательную книгу Валлери-Радо.

Он поставил биографию Пастера на полку книжного шкафа и забыл о ней. С годами Йозеф забыл и мать, и свою горькую детскую злобу: он так ее любил, а она его бросила.

В 1923-м, в год бар-мицвы[1] Йозефа (Эдуард не был религиозен, но настоял на соблюдении традиций – к неудовольствию сына!), они отправились на две недели в Карловы Вары. Доктор Каплан каждый год ездил на воды, чтобы подлечиться и отдохнуть от многотрудной пражской жизни. В гостинице он познакомился с австриячкой Катариной, вдовой с двумя детьми, крупной, но очень элегантной женщиной. Они нанимали экипаж, брали корзинку с пряниками и разноцветными леденцами и совершали долгие прогулки по окрестностям. Им было весело, они много смеялись и наслаждались сладостным чувством уединения в огромном мире.

Прошло несколько месяцев, и как-то раз, после ужина, Эдуард отложил газету и сказал:

– Нам нужно поговорить, сын.

Отец сообщил Йозефу, что случайно встретился с Катариной во время очередной поездки в Вену, что она очень достойная женщина из хорошей семьи, что они питают друг к другу глубокое чувство и хотят связать свои судьбы. Катарина будет хорошей матерью Йозефу – она любит его, как своих собственных детей. В их пражском доме достаточно комнат, Катарина поселится у них, и они наймут еще одну служанку.

– Ты ведь ладишь с ее сыновьями?

– Да, они хорошие ребята.

– Прежде чем просить ее руки, я решил узнать, как ты отнесешься к нашему браку.

Йозеф смотрел на отца и молчал. Катарина была веселой и заботливой, читала на хорошем французском стихи Жерара де Нерваля[2], подарила ему «Сильвию»[3], написав на форзаце: «В память о наших чудесных прогулках», – так с чего ему возражать?

– Честно говоря, мне бы не хотелось. Нам и так хорошо.

Эдуард выпрямился, кивнул, как будто его сын только что сформулировал математический постулат или неоспоримую истину, и ушел к себе. Йозеф был уверен, что отец пренебрежет его мнением, но Эдуард больше ни разу даже имени Катарины не упомянул. «Раз он так легко отступился, значит все было несерьезно», – решил Каплан-младший. История была похоронена и забыта, но на воды в Карловы Вары они больше не ездили и стали проводить лето в Баварии.

Иногда Йозеф перехватывал взгляд отца, устремленный в пустоту, и спрашивал себя: «Неужели он все еще думает о ней?»

В годы учебы в университете Йозеф участвовал в создании Движения пражских студентов-социалистов, был избран сначала секретарем, потом председателем секции студентов-медиков, куда в разные годы входило от семи до двенадцати человек. Преподаватели и ректор терпеть не могли Йозефа за его пламенные речи во славу бесплатной медицины. Он был ярым сторонником контрацепции (в том числе для несовершеннолетних), писал о необходимости внедрения метода Огино[4] как лучшей системы регулирования рождаемости, за что его люто ненавидели благонамеренные обыватели. Йозефу удалось немыслимое: кардинал и главный раввин Праги заключили временное перемирие, чтобы направить декану медицинского факультета совместный протест против «безобразий» наглого студента.