Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надо мной то туда, то сюда расхаживал вахтенный офицер. В конце концов, так и не успокоившись, я провалилась в сон.
Назавтра мы бросили якорь у Тенерифе. Мы не должны были там задерживаться, только пополнить наши запасы провизии, топлива и воды. Но те, кто обязан был снабдить всем этим корабль, не выполнили обещания к сроку, и мы потеряли три дня. Пассажирам не разрешили сойти на берег, лишь капитан да его помощник Дюбурнёф высадились с корабля в первый день.
Помощник вернулся на борт один. Спустя час по его возвращении на палубе разразилась ссора между нашими дамами — Фитаман и Дюмангаро. Послышались громкие голоса, и мы застали обеих женщин стоящими прямо друг перед другом. В какой-то момент господин Дюмангаро, который, казалось, дошел, подобно своей жене, до высшей степени раздражения, едва не ударил ее противницу, чему, однако, помешал, отведя занесенную руку, Дюбурнёф. Употребив затем власть, коей пользовался в отсутствие капитана Мерьера, он развел обеих женщин по их каютам. Когда капитан вернулся на судно, он посадил господина Дюмангаро под арест. Так что мы вновь увидали его на палубе только в день отправления.
Позднее, после того как меня ознакомили со свидетельскими показаниями Лорана Лестра, юнги, который обслуживал пассажиров, я глубоко задумалась. Почему госпожа Фитаман попросила вернуть Лорана Лестра на палубу и заменить его другим юнгой? И почему госпожа Дюмангаро, которой Лоран приходился кузеном, противилась этому? И почему новый юнга, Жозеф-Мари Дагео, рассказал про ту, про вторую ночь? Что меня потом и заставило оценить все значение своего поступка в тот памятный вечер…
Через несколько дней капитан, заметив, что дамы между собой не общаются, счел своим долгом вмешаться и сделать внушение госпоже Фитаман. О том же он попросил лейтенанта Дюмангаро в отношении его супруги. То был приказ. Так что мы снова увидели, как обе дамы отчужденно беседуют друг с другом. В своих показаниях госпожа Дюмангаро заявила, что перед несчастьем, почувствовав себя плохо, уснула. То была ложь.
В этот вечер…
Что ж, попытаюсь еще раз вернуться к прошлому. Одно несомненно: именно этот вечер стал поворотным пунктом всей моей жизни. Но разве могла я тогда догадаться об этом? Я действовала как хорошо отлаженный механизм, не задаваясь никакими вопросами. Все разыгрывалось как по нотам. Я не спотыкаюсь на этих последних словах — по нотам, — они-то больше всего и подходят.
Да какое значение все это имеет сегодня, когда я смотрю на голубизну Большой Гавани, слышу поплескивание проплывающих на заре лодок, а с наступлением сумерек зорко вглядываюсь в малейшие отблески света на море? Словно все еще может вернуться на круги своя…
Наш первый вечер в доме у Большой Гавани кажется мне и далеким, и близким одновременно.
Тут была истинная колония, которую я начала для себя открывать. Та, что ждет не дождется мужчин с другого конца света, которые, покорив ее, будут над нею властвовать. Мужчин, похожих на капитана Мерьера, Жана Франсуа Мерьера, мужчин, что умеют держать язык за зубами и никогда не выдадут никаких тайн. Да, истинная колония, отнюдь не похожая на то, что я увидала в Порт-Луи. Я вроде как захмелела, и, без сомнения, не только из-за моих открытий.
Мы обменялись в пути лишь несколькими словами. Приключения начнутся по окончании путешествия. Из малодушия — или из гордости — мне неохота распространяться об этих первых днях, когда я была всего лишь влюбленной, так как была влюблена и только-только училась любить. Ни одной моей спутнице не была дана эта радость. Я не последовала за незнакомцем, а выбрала человека, который меня привлекал. Ради которого я была готова на все, хотя и не говорила этого, — мы и в дальнейшем держались предельного целомудрия в наших речах.
Странная вещь! В те дни я совсем перестала мучить себя вопросами. Может быть, потому, что все было слишком ново вокруг. Мне казалось невероятным уже одно то, что в мою жизнь вошел мужчина, которого я ежедневно должна ублажать, создавать для него уют и даже готовить ему еду! А главное, привыкать к тому, что он всегда рядом, к разговору на «ты» и к его имени, которое прежде я никогда не произносила. До сей поры я знала одно всеобъемлющее обращение — капитан, и вот приходилось вполголоса называть его имя. Это давалось труднее всего.
Мне были представлены пятеро числящихся за поместьем рабов. Две женщины, трое мужчин. Они жили в пристройках к конюшне и птичнику. Одна из двух женщин, Руби, помогала мне по хозяйству, а ее муж, Купидон, исполнял обязанности управляющего. Жаннетон, Нестор и Леандр в основном работали в поле, обслуживали конюшню. У нас имелось две лошади, потом мы построили хлев для скота.
Эти пять рабов по-прежнему здесь, среди тех, что появились позднее, и я, наверно, не ошибусь, сказав, что, кроме сердечной привязанности, нас еще связывают общие воспоминания.
Десять лет спустя я иду по кругу и пребываю в страшных сомнениях, будто стараюсь вломиться в запретную зону. А ведь в каждое из мгновений этого десятилетия я вкладывала свое сердце, свой разум, всю свою кровь.
Хорошо ли, дурно ли я поступила — эти слова для меня никакого значения не имели. Важно было другое — вечное ожидание. На побережье, в саду, на балконе или облокотившись на подоконник, я только и знала что ждать. Дом впадал в забытье, не раздавалось ни звонких раскатов смеха, ни голосов, исчезала, рассеивалась даже преследовавшая меня тень… Потом все опять обретало простую жизнь и простые краски. Да, простые — я понимала это теперь, — несмотря на самые разные трудности, внешние или внутренние.
У меня за плечами долгая цепь дней, длинное расстояние отделяет меня от минуты, когда в нотариальной конторе Порт-Луи я вдруг заявила нотариусу о своем отказе, повинуясь всем существом своим данному мне безмолвному приказанию и не боясь скандала. «Нет». Стоило мне согласиться, произнести безвозвратное «да», как я оказалась бы в жалком именьишке и
