Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А впрочем, это и все, чему суждено было сохраниться от нашего долгого плавания, — взамен сказки. А также и все, чем пришлось удовольствоваться за всю дальнейшую жизнь двум или трем из нас. Что до меня, то, хотя ничего потрясающего не случилось, мой опыт, и я это смутно чувствовала, сильно обогатился. Сама не знаю, что мне так нравилось в этой жизни посреди океана, жизни, полной опасностей. Но насколько иным могло быть путешествие, живи я в отдельной каюте! Да я бы тогда и думать не думала о его конце! Между тем конец приближался неумолимо, и приходилось об этом помнить. Через десяток дней мы будем на Иль-де-Франсе, ну, разумеется, при попутном ветре, — так говорили на «Стойком».
Когда горизонт приходил в движение и до корабля докатывались длинные валы, меня охватывала лихорадка. Борясь со своей тоской, я при первой возможности, даже ночью, прокрадывалась на палубу. На свой страх и риск! Я любила смотреть наверх, на высокие паруса, надутые ветром, с грустью осознавая при этом, что очень скоро я уже не смогу восхищаться ни этой картиной, ни тишиной, нарушаемой время от времени скрипом снастей…
Однажды ночью, последней перед несчастьем, когда я беззвучно вылезла из-под навеса над внутренним трапом, я наступила на что-то круглое и, потеряв равновесие, полетела к самому борту. Встав на ноги, я подняла какую-то трубочку и на ощупь, по металлическому мундштуку и дыркам на деревянной части, узнала флейту: тот самый, видимо, инструмент, веселые звуки которого иногда доносились ко мне по ночам.
Не понимаю, с чего меня вдруг обуяла такая холодная злоба, но я, размахнувшись, бросила инструмент через борт. Тотчас мне стало стыдно за свой поступок, и у себя за спиной я услышала гневный голос:
— Нет, право, вы заслужили, чтоб я заковал вас в наручники! Это моя флейта. Зачем вы швырнули ее в море?
Я вся затряслась, но ни за что не созналась бы в этом. Особенно капитану.
— Зачем? Отвечайте! Или, быть может, заставить вас высечь?
— Высечь меня, пассажирку? Вы не имеете права.
— У меня все права. Тем более что вы дерзнули выбросить мою вещь.
— Да как я могла догадаться?
— Но вы понимали же, что инструмент кому-то принадлежит. Извольте-ка дать приличное объяснение.
— Мне нечего объяснять. Я из-за этой штуки едва не расшиблась. Всякий бы так поступил на моем месте.
Я защищалась, одновременно соображая, почему я все-таки действовала так опрометчиво. Но из-за того, что при появлении капитана меня пробрала позорная дрожь, мой тон становился все более вызывающим.
— И потом, — продолжала я, — как она оказалась на палубе, ваша флейта, ведь это могло привести к несчастному случаю?
— Это-то верно. Но, идя на полуют, я положил ее рядом с грот-мачтой, думая захватить на обратном пути. А она, наверно, скатилась… И надо же было вам появиться именно в эту минуту! А, собственно, как вы посмели вылезти ночью на палубу? Вам известно, что это запрещено?
— Я вышла полюбоваться морем, послушать скрипение рей, а также, быть может, подумать о том, что под этой палубой живут и дышат какие-то существа, а некоторые даже дают концерты…
— Какие еще концерты? И где, по-вашему, их дают?
— Не знаю. В кают-компании… или в ваших апартаментах.
— Ах, боже мой! Заниматься музыкой — мое право. Еще одно право.
— У вас они все, капитан, я это отлично усвоила.
— Сознайтесь, что я не злоупотребляю ими, а очень бы следовало укротить кой-каких гордячек!
— Гордячки — заметьте себе, это ваше слово — мало что для вас значат. Да мы уже, впрочем, почти и на месте.
— Да, то, что тогда, в Лориане, составляло единое целое с кораблем, теперь, увы, распадется. Вы выйдете замуж за какого-нибудь солидного человека, чего вам желаю, и будете счастливы, как того и заслуживаете.
— Хочу верить. А госпожа Фитаман наконец-то встретится со своим мужем, который, наверно, уже умирает от нетерпения.
К чему тут в нашей беседе вынырнула ни с того ни с сего госпожа Фитаман? Я не успела задаться этим вопросом, так как во мраке ночи раздался неудержимый смех капитана.
— Ваше имя — Армель Какре, не правда ли? Армель Какре. Сколько вам лет?
— Восемнадцать.
Он наклонился ко мне. Я подумала было, что он сейчас схватит меня в объятия, и пришла в бешенство. Но он не двигался, лишь пытался во тьме вглядеться в мое лицо. Какой-то неясный звук коснулся нашего слуха, и капитан сделал шаг назад. После чего сказал уже более жестким тоном:
— Ступайте к себе в каюту и никогда не являйтесь в ночные часы на палубу. Никогда! Идите, идите. Вы меня слышите?
Недавно меня унизила госпожа Фитаман, а теперь настала очередь капитана, который, должно быть, решил поставить меня на место как второразрядную пассажирку, получающую питание из общего котла.
Я спустилась к себе, никого не встретив. Перрин Лемунье, проснувшись, с большим любопытством, молча уставилась на меня.
На следующий день события так и посыпались одно за другим. Почему?
День 7 июля начался, как и все остальные, истекшие с того дня, как мы отплыли от Лориана. Солнце стремительно выскочило из моря, что послужило как бы сигналом к авралу. Юнги засуетились на палубе, драили и поливали ее водой, матросы залезли на реи и, перекликаясь, споря за первенство в силе и ловкости, стали брать рифы[11], так как ветер усиливался.
На смену гомону первых часов к концу утра пришла тишина. Как это издавна принято, каждые четверть
