Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К полудню следующего дня на судно поднялся лоцман, который приплыл к нам на маленьком паруснике. Перед тем как войти на рейд Сен-Дени и бросить там якорь, мы дали залп. Но высадиться на берег можно было только при помощи цепного подъемного моста. Шлюпки причаливали к кораблю, и людям приходилось карабкаться на подъемный мост по веревочной лестнице. Капитан и господин Дюбурнёф сошли с корабля немедленно по прибытии, чтобы подать рапорт в адмиралтейство. По просьбе судового врача они увели с собой трех болевших уже две недели матросов с намерением взять их обратно на борт по возвращении из Пондишери.
На «Стойком» убрали все паруса, оставив над палубой только натянутый парусиновый тент для защиты от солнца. Все было спокойно. Склянки, как прежде, отбивали каждые четверть часа, но люди все еще переговаривались вполголоса. Можно было поклясться, что всех охватило какое-то необоримое изнеможение, а непредвиденный заход в гавань лишь увеличил общее замешательство, в котором мы пребывали со вчерашнего вечера.
Колокол, созывавший на ужин, чуть разрядил обстановку, и после еды пассажиры и офицеры снова вышли на палубу. Разговоры, вялые поначалу, вскоре начали оживляться. В отсутствие капитана (его на борту еще не было) каждый, казалось, хотел отстоять свое мнение. Два пассажира твердо стояли на том, что это несчастный случай, вопреки утверждениям третьего помощника, который упорно держался версии самоубийства. Третий пассажир хотя и помалкивал, но его вид красноречиво свидетельствовал, что у него свой собственный взгляд на все происшедшее. Странная была атмосфера.
Госпожа Дюмангаро, которая до сих пор не вмешивалась в разговоры, вдруг обратилась к мужу:
— Сообщи им мнение капитана, ведь это уже не секрет.
— В самом деле, — сказал господин Дюмангаро, — капитан и тот был вынужден примириться с очевидностью и составить протокол в этом именно смысле.
Приосанившись, он достал из кармана бумагу.
— Я сохранил черновик, — сказал он, — и вот что написано капитаном и что своей подписью подтвердили мои друзья, которые здесь присутствуют, а также я лично.
Гораздо позже я своими глазами прочту копию этого протокола. Он был составлен в ту самую ночь.
«…Сим удостоверяем, что тому час с половиной назад поставленные в известность, будто бы вышеназванная госпожа Фитаман, пассажирка нашего судна, находясь у себя в каюте, предавалась неистовому отчаянию и даже плакала, мы отправились к ней и спросили, не чувствует ли она какого-нибудь недомогания и какова причина ее горя. Она нам ответила, что ничего особенного не случилось, и те, кто нам сообщил об этом, ошиблись. После ее ответа мы удалились, а в полночь были уведомлены, что две-три секунды назад кто-то вышел из-под навеса над внутренним трапом, что темнота не позволила этого человека узнать, что этот некто, поскольку судно шло левым галсом, под ветром проследовал к правому борту, и так как нам показалось, что неизвестный упал в море, мы тотчас же попытались хоть что-нибудь разглядеть и окликнуть оного, дабы выяснить, кто это был, и действовать по обстоятельствам, но ничего не увидели и не услышали. Однако после случившегося, после того, как на палубу были вызваны все пассажиры и весь экипаж, мы убедились, что на борту не хватает одной госпожи Фитаман и что это погибла она. Не теряя времени, мы с первым помощником спустились в ее каюту, изъяли доверенные ей письма, кои вложили в холщовый мешочек, сразу же опечатав его. После чего мы заперли дверь, наложив на нее полоску холста с такими же точно печатями. В подтверждение чего и составлен в вышеуказанный день и год настоящий акт, дабы при случае он послужил для установления истины».
За этим следовала подпись капитана и фраза, добавленная одним из свидетелей: «Удостоверяем, что заявление господина Мерьера, нашего капитана, является правдой и заслуживает полного доверия». Когда я десятью годами позднее прочла другую копию этого документа, я была немного удивлена, увидев в конце протокола не только фамилии и чин офицеров, но и подпись того пассажира, у которого был столь напыщенный вид, а также подписи боцмана, плотника, бондаря, матроса — починщика парусов и кока с его подручным. Кок скажет потом, давая свои показания на Иль-де-Франсе, что примерно за полчаса до тревоги он подал стакан воды госпоже Фитаман и что она не выглядела ни огорченной, ни мрачной. Согласно общим свидетельствам, он был последним, кто ее видел живой.
Закончив чтение, третий помощник подождал, не будет ли каких-нибудь замечаний, но тут внимание слушателей привлекла подходившая к судну шлюпка. Капитан с помощником возвращались на борт. Во мгновение ока палуба опустела. Несчастный случай или самоубийство — никто не желал обсуждать всего этого при капитане.
Когда шлюпка причалила к кораблю, я со своими подругами спустилась в каюту. Но слишком много мыслей толклось у меня в мозгу, чтобы я могла позволить себе свободно вздохнуть. Через час или два я набросила на ночную рубаху накидку и поднялась на палубу.
Тишину нарушало лишь вызванное легкой качкой поскрипыванье рангоута. Мачты кланялись то в одну, то в другую сторону, и между реями перетекали с места на место звезды. Где-то на судне вахтенные матросы оберегали покой пассажиров.
Я облокотилась на ограждение левого борта, прямо напротив берега. В темноте он угадывался только по ароматам растительности, которые по временам долетали до стоящего на якоре корабля. Еще немного терпения, и Иль-де-Франс точно так же окажется перед нами, готовый принять нас, приплывших из дальней дали, каждого со своей тайной и со своей судьбой. Нас, шестерых сирот из Нанта, трех пассажиров, питавшихся за столом капитана, а также других, с нижней палубы, госпожу Дюмангаро и нескольких членов экипажа, которые пожелают высадиться и добьются на то разрешения, чтобы другие матросы и офицеры, те, что когда-то остались на Иль-де-Франсе, получили возможность оттуда уехать, полностью удовлетворив свое любопытство или вконец разочаровавшись.
