Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второй помощник, господин де Префонтен, был, по-моему, в нее немного влюблен. А она краснела, когда он крутился где-нибудь рядом или когда, проходя по палубе, бросал ей с милой улыбкой приветливое словцо. Удалось ли им встретиться наедине? Не думаю и сожалею об этом. Им хоть было бы что вспоминать. По прибытии на Иль-де-Франс второй помощник поступил на «Венеру», и уже больше никто не слыхал ни о нем, ни об этом судне. Впрочем, к его отплытию Теодоза уже была замужем. Словно кому-то назло она первая вышла замуж из всех, кто плыл тогда вместе с нами на «Стойком»…
Едва я произношу название нашего корабля, как все воскресает сызнова, но вперемешку, в настолько запутанном виде, что я становлюсь в тупик. Моя прирожденная непокорность; готовность к отпору, и даже довольно дерзкому, смогли наконец проявиться совершенно свободно. Я не злоупотребляла этим, но знала, что эти изъяны характера — мое единственное оружие. И тем не менее я с удовольствием вспоминаю того ребенка, коим была, когда мы впервые взошли на борт «Стойкого». Мне тогда минуло восемнадцать, я все увидела в новом свете.
Итак, «Стойкий»: водоизмещение триста пятьдесят тонн, семьдесят человек экипажа. При попутном ветре мы шли хорошо, дни пролетали быстро. Зато во время мертвого штиля паруса самым жалким образом повисали вдоль мачт, время тянулось медленно, судно чуть покачивалось с борта на борт. Дышать становилось нечем, мы задыхались. Рацион воды рассчитывали до капли. Но однажды после полудня, когда мы уже подходили к экватору, вдруг начался ливень. Из-за тяжелых, нависших с утра облаков атмосфера стала невыносимой. Как только разверзлись небесные хляби, нас охватило какое-то исступление. Поддавшись соблазну, мы все шестеро, словно по общему уговору, ринулись на палубу, где уже находился весь экипаж. Дождь струился по нашим лицам, платья прилипли к телу. Вспомнив наш детский обычай в сиротском доме, мы стали сквозь платье намыливать себе плечи и руки, потом лицо, волосы. Нас хлестал благодатный ливень, и мы подставляли этой чудесной прохладе свои глаза, свои губы. И лишь опомнившись, мы заметили, что это понравилось всем окружающим, испытавшим точно такое же чувство освобождения.
На полуюте стояли две дамы и офицеры — они в общей радости не участвовали. Лишь терпеливо ждали, когда юнги выльют в цистерны и чаны воду, собранную в специально натянутую парусину. Такова была их манера выказывать нам свое превосходство.
Как вдруг капитан, сбежав с полуюта, приблизился к нам, и мне показалось, что он обратился лично ко мне:
— Не стыдно ли вам, молодым девушкам, воспитанным в монастыре, устраивать здесь подобный спектакль?
И почувствовала себя оскорбленной, поверженной в прах, но не опустила глаз.
— Вы как-то не так это поняли, капитан. Увеличьте рацион воды, пусть нам, как и прочим дамам, дают каждый день по нескольку ведер, и вы никогда не увидите больше такого спектакля.
Он сказал уже тише, с проблеском легкой улыбки во взгляде:
— Вы сверкаете сейчас, точно новенькая монетка, но в этом сверкании есть что-то опасное… Идите переоденьтесь!
Смеясь, мы спустились в свою каюту. Как будто бы маленькое, незначительное происшествие. Но до чего же приятно, оглядываясь назад, перебирать все эти мгновения, которые пережиты мною с такой остротой, с такой несравненной радостью!
И так же искренне веселясь, я вспоминаю о переходе через экватор. Мы были судимы и осуждены трибуналом Нептуна. Амфитрита произнесла приговор. Ее роль исполнял переодетый в богиню кок. Нас измазали сажей и вылили нам на головы полные ведра морской воды. Поняв, что настанет и их черед, госпожи Фитаман и Дюмангаро скрылись в своих каютах и заперлись на ключ. Так как мы не противились этой игре, первый помощник вручил нам всем по маленькому подарку. Я получила веер, который храню до сих пор как память о днях беззаботности.
Однажды утром мы увидали вдали берега Бразилии. Потом подошли к Илья-Гранди, где и остановились на целые три недели, чтобы те, кто у нас по пути занедужил, успели восстановить свои силы, а также чтобы починить сломавшийся руль. За время стоянки с судна удрало двое матросов и юнга, однако все поиски их оказались тщетными.
Илья-Гранди — зеленый, лесистый остров, славившийся отличной водой из стекавших с гор родников. Мы ею там хорошо запаслись. Пассажирам было разрешено поселиться в доме на берегу. Мои подруги и я воспользовались дозволением капитана и разместились там под защитой судового врача. Обязанности его сводились к тому, чтобы каждое утро осведомляться о нашем здоровье и возвращаться по вечерам в свою комнату, знатно поужинав в компании офицеров где-то на стороне.
Пассажиров, питавшихся из общего котла, и тут не смешивали с теми, кто ел за столом капитана, но их точно так же не смешивали и с пассажирами нижней палубы или трюма. То была твердо установленная иерархия, исправно соблюдаемая всеми, необходимая для вящей гармонии отношений. На берегу мы расселились в комнатах по двое, я делила свою с Луизой Денанси. Она была самая застенчивая, самая тихая и наименее любопытная среди нас — и на ее-то долю и выпал, быть может, самый счастливый билет!
Час отплытия настал очень быстро. Через три недели больные выздоровели, и мы снялись с якоря, как только пополнили наши запасы: свинины, говядины, кур, гусей, черепах, а также дров и воды. Еще мы взяли с собой довольно большое количество маниоки, этого сытного, точно хлеб, клубня, к которому я привыкла впоследствии и даже пекла из него лепешки на Иль-де-Франсе.
Спустя несколько дней после отплытия с Илья-Гранди кок забил одну черепаху на ужин. В страшной тайне от всех, но тем не менее с разрешения капитана, он пригласил нас в тот вечер поужинать — и притом не в нашей каюте, а
