Corvus corone - Николай Верещагин

«Чепуха, — успокоил себя Вранцов. — Смешно и думать об этом.

Да кому же в голову придет?..» Как и всякий, кто стыдится своей внешности, он был мнителен, нередко принимал косые или насмешливые взгляды на свой счет, хотя сам же и сознавал смехотворность этого. Уж о чем он мог не беспокоиться в своем положении, так о том, что его узнают, что инкогнито его будет раскрыто. Никакая шапка–невидимка не скрыла б лучше, чем эти перья. Пусть хоть всю Петровку поднимут на ноги, ни за что не дознаются, куда делся он. И все же неприятно было сознавать, что тебя ищут, выслеживают. Не хватало ко всем прочим напастям еще и манию преследования заиметь.

В другой раз следователь пришел неожиданно и уже затемно, когда голодный (съестного не удалось раздобыть) и уставший за день Вранцов готовился на своем чердаке ко сну. Случайно он заметил мелькнувшую в свете подъездного фонаря знакомую куртку, черный портфель в руке и тут же перелетел на свой наблюдательный пункт.

На этот раз следователь задержался совсем недолго, словно торопился куда–то. Он, не раздеваясь, прямо в прихожей перекинулся с Викой двумя–тремя фразами, что–то черкнул в своем блокноте и тут же стал прощаться, повернулся к двери. По верхам, выйдя из подъезда, взглядом не шарил, а сразу торопливо направился к остановке.

Правда, на углу, возле скверика, задержался: положил свой портфель на лавку, достал из него блокнотик и еще что–то черкнул. Тут же быстренько застегнул портфель и двинулся дальше. Но вроде бы что–то у него из портфеля там выпало.

Когда следователь ушел, Вранцов подлетел поближе. Возле лавочки, аккуратно завернутый в бумажку, лежал какой–то небольшой предмет. Осторожно приблизившись, уже по земле, Вранцов вытянул шею и со всех сторон осмотрел его. Ничего особенного не заметил, ощутил только характерный чесночный запах колбасы. Да и стандартная бумажная обертка с ценником из универсама подтверждала, что в свертке именно кусок колбасы в триста сорок три грамма. Судя по запаху, таллиннской, полукопченой.

День этот был на редкость неудачным для Вранцова. Запасы его кончились, и нигде не удалось разжиться съестным. С самого утра крошки во рту не было, и есть хотелось ужасно. Вообще–то он из принципа ничего не подбирал с земли. Но здесь был случай особый. Перед ним ведь не объедки какие–нибудь, а хороший свежий кусок колбасы из магазина, к тому же упакованный в плотную бумагу, так что нигде не соприкасался с землей. Вполне доброкачественный продукт, который и человеку съесть не зазорно. Пока он раздумывал, брать или не брать, голод так усилился в утробе, что терпеть уж не стало сил. Была не была — он скакнул к колбасе и торопливо рванул клювом обертку…

В тот же миг что–то зацепило за лапу и слегка сжало ее. Он подпрыгнул и взмыл, но что–то невидимое впилось в лапу, грубо рвануло вниз. Неуклюже падая на крыло, Вранцов увидел блеснувшую, словно паутинка, капроновую нить силка, туго захлестнувшую его правую лапу. В ужасе он забился, пытаясь вырваться, сбросить ее, но петля никак не поддавалась. Немного успокоившись и обретя вновь способность здраво соображать, Вранцов зацепил ее все–таки клювом, чуть–чуть ослабил и готов был уже сбросить с ноги, когда полусогнутая человеческая фигура в куртке и лыжной шапочке из–за куста метнулась к нему.

Точным умелым движением кто–то схватил его рукой в перчатке за клюв, сомкнул, сдавил, оборвав заполошные вороньи выкрики. Другой рукой ему быстро освободили лапу из силка и тут же, не медля, сунули в створки раскрытого черного портфеля — сноровисто щелкнули замком. Вранцов задергался и непроницаемой тьме сдавившего бока портфеля, попытался вырваться на волю, но, почувствовав как его подняли и куда–то уверенно несут, вдруг ощутил в бессилии, что сопротивление бесполезно, — и тоскливо затих, прислушиваясь к твердым шагам уносившего его человека.

Потом была автобусная давка и ругань, рев мотора, но недолго — остановки две или три. Шаги уносившего его человека протопали по тротуару, свернули куда–то во двор. Потом заскрипела и хлопнула входная дверь, шаги застучали по деревянному полу (среди гула разнообразных, в основном, детских голосов, стука мячей, какой–то отдаленной веселой музыки), на ходу человек обменялся с кем–то коротким приветствием. Остановка. Заскрежетал ключ в замке, заскрипела и хлопнула другая дверь, полегче. Ключ скрежетнул изнутри, запирая ее. Слабо щелкнул выключатель на стенке — и тонкая полоска света сквозь щель в портфеле проникла к Вранцову снаружи.

Секунду спустя портфель вместе с ним бесцеремонно шмякнули на пол. Шаги человека затопали в сторону, тихо скрипнула еще одна дверь (наверное, дверца шкафа), прошуршала снимаемая куртка, потом шаги приблизились и смолкли возле него.

— Ну что, — явно обращаясь к нему, прозвучал молодой насмешливый голос. — Будем скандалить, сопротивляться или достойно, по–человечески поведем себя?

Вранцов, притаившись, молчал в портфеле.

— Молчание — знак согласия, — сказал голос.

Замок щелкнул, створки широко распахнулись, и Вранцов оказался в какой–то большой пустоватой комнате на ярком свету у ног следователя, стоявшего над ним в джинсах и бежевом свитере, растянутом на локтях. Инстинктивно он сразу взлетел и забился в углу, на верху какого–то книжного шкафа, среди вороха пожелтевших бумаг и пыльных папок, рядом с накренившимся школьным глобусом, готовым вот–вот упасть.

— Ну что ж, я не формалист. Располагайтесь, как вам удобней, гражданин подследственный, — сказал насмешливо молодой человек, провожая его взглядом. — Устраивайтесь свободно, непринужденно. Сейчас кофейку сварим, бутерброды соорудим.

Он включил в сеть блестящую никелированную кофеварку, достал хлеб и развернул тот самый сверток с колбасой, на который поймал Вранцова. Пока он умело, сноровисто варил кофе и готовил бутерброды, Вранцов успел оглядеться в этом помещении, куда так внезапно попал. Это было просторное помещение с высоким потолком, что–то среднее между спортзалом и классной комнатой. У одной стены стоял книжный шкаф, с которого и осматривал ее Вранцов, у другой письменный стол с пишущей машинкой и компактным, похоже, японским компьютером. На экране дисплея все время мелькали какие–то цифры и цветные значки, смысла которых Вранцов не мог понять. Там же висела классная доска и учебные пособия на гвоздиках: карта обратной стороны Луны, скелет грача, схема подземного атомного бомбоубежища, таблица логарифмов. А повыше снимок десантника в «афганке», выпрыгивающего из вертолета, и голая девица с мощным бюстом — по животу косая надпись фломастером «СПИД».

Угол напротив был занят «шведской стенкой», а под самым потолком баскетбольный щит, в кольце которого застрял мяч, но странно, собственно, и не застрял даже, а словно бы завис там, как Сатурн в своем кольце, ничем не поддерживаемый. Словно, брошенный чьей–то рукой, так и застыл в полете, не падая вниз.

Все это походило и на классную комнату, и на спортзал, но могло быть и тюрьмой для несовершеннолетних преступников. Через зарешеченные окна видна была улица, близко проезжающие машины и силуэты прохожих, мелькающих в ту и другую сторону. «Значит, не тюрьма, — сообразил Вранцов. — Какой–нибудь следственный отдел районного управления внутренних дел». Но из коридора через запертую дверь доносились по временам звонкие юные голоса, звуки музыки и торопливые шаги, не похожие на шаги надзирателей.

— Ну вот и порядок, — сказал следователь, выключая кипящую, благоухающую кофейным ароматом машинку. — К столу не приглашаю. Полагаю, на месте вам будет удобнее перекусить.

Прихватив два бутерброда с колбасой и чашечку кофе, он поставил все это перед Вранцовым прямо на верхнюю крышку шкафа. Вранцов пугливо подался в сторону, но молодой человек и не собирался трогать его. Вернувшись к столу, он пододвинул к себе кофе и тарелочку с бутербродами, сел и с аппетитом принялся за еду.

На колбасу эту (действительно таллиннскую) Вранцову противно было даже смотреть, но аромат кофе неудержимо притягивал. Сколько дней он мечтал о нем, тосковал без него. И едва выждав, пока кофе чуть–чуть остынет, он, обжигаясь, с жадностью выпил всю чашку до дна.

— Ну вот, — бодро сказал, допив свой кофе и стряхнув крошки с колен, следователь. — Теперь можно и за дела.

Он перенес посуду на подоконник, достал и положил перед собой чистый лист бумаги и простую школьную ручку за сорок копеек.

— Итак, — потирая руки, сказал он. — Прежде всего необходимо выяснить, к какому биологическому виду вы в данный момент относитесь.

— Я человек! — возмущенно вскричал Вранцов. К нему вдруг вернулся прежний человеческий голос и способность хрипло, но говорить; однако, взвинченный предстоящим допросом, он даже не очень удивился этому.