Corvus corone - Николай Верещагин

— Кто бы мог подумать, — иронически оглядывая его, хмыкнул следователь. — Сходства, откровенно говоря, маловато.

— Но я же был человеком!..

— Возможно… В прошлом, вероятно, да.

— Но ведь я не ворона. Я мыслю, а вороны мыслить не умеют.

— Ну что ж, — засмеялся тот. — Значит, вы мыслящая ворона, «корвус сапиенс». — Идея эта ему понравилась, и он слегка развил ее, потешаясь. — Возможно, произошла мутация, и вы представляете собой новый вид вороны. Или новый вид человека. А что, это даже карьера в своем роде! Можно стать родоначальником нового биологического вида, еще неведомого в природе. Вот только найти подходящую самку, и можете яйца высиживать, и дело пойдет.

— Попрошу не издеваться! — вскрикнул обиженный Вранцов. — Вы не имеете права!..

— Ну ладно, шутки в сторону, — посерьезнел тот. — Ближе к делу, как говорится. Фамилия, имя, отчество?.. — произнес он официальным тоном.

— Тогда или теперь? — спросил Вранцов с вызовом.

— В каком смысле? — переспросил следователь.

— Прежде звали Аркадием Петровичем. Фамилия была Вранцов. А теперь не знаю. Ворона без роду без племени. В общем, «корвус короне»…

— Вороньи дела меня не интересуют, — сказал следователь, черкнув что–то на листе. — Я занимаюсь лишь человеческими вашими делами…

— Ну, это дела давно минувших дней, — сказал Вранцов с горечью.

— Ничего, — продолжая писать, обронил следователь. — У нас срока давности не существует… Итак, что побудило вас изменить свой человеческий облик и жить, скрываясь от людей? Покинуть службу, семью, вести тунеядствующий образ жизни? — Изменить свой облик, скрываться!.. — возмущенно захлопал крыльями Вранцов. — Я что, этого хотел?.. Сообразить не можете, что я здесь ни при чем?.. — хрипло выкрикнул он. (Голос хоть и вернулся к нему прежний, человеческий, но звучал с какой–то простудной хрипотцой.) — Это случилось без моего ведома, без моего согласия! Вы что, не понимаете? С человеком несчастье, а вы издеваетесь…

На следователя все это не произвело никакого впечатления.

— Бросьте, Вранцов, — сказал он строго. — Запираться бессмысленно. Все преступники одинаковы. Сами они всегда ни при чем. Виноваты семья, школа, дурная компания, несчастные обстоятельства — кто угодно, но только не они сами. Вы же интеллигентный человек, Вранцов, и должны понимать, что все это слабые доводы.

Не может человек превратиться в ворону ни с того ни с сего. Нельзя превратить человека в пернатое без его ведома… Конечно, есть факторы способствующие, — поднял он руку, предупреждая возможные возражения. — И все–таки вопреки вашей воле ничего такого случиться не может… Итак, не будем тянуть резину. Какова цель вашего превращения? Его мотивы? Каков ваш теперешний образ жизни, modus vivendi, так сказать?.. Какие преступные деяния совершены прежде и в уже измененном облике? Есть ли сообщники? Словом, выкладывайте все начистоту…

— Ничего не знаю, не понимаю! — угрюмо отрезал Вранцов, недовольный, что этот юнец, намного младше его, разговаривает с ним так напористо и развязно.

— …Ничего никому не скажу, — насмешливо продолжил за него следователь. — А ведь зря вы так, Вранцов. Нам ведь тоже кое–что известно об этом деле… Напали же мы на ваш след, хотя, сами понимаете, было нелегко. Как вы думаете, не будь у нас веских улик, выдали б нам санкцию на ваш арест, то бишь на вашу поимку?.. Так что выкладывайте все. Чистосердечное признание облегчит вашу участь. Стать ли вам опять человеком или же навечно остаться пернатым — во многом зависит от вас.

— Я могу на это рассчитывать?! — встрепенулся Вранцов.

— Sublata causa, tollitur morbus,[5] — ответил следователь загадочно. — Многое от вашей искренности зависит.

— В самом деле? Вы хотите сказать, что мне еще можно помочь?..

— Ну, это решает суд, — уклонился от прямого ответа следователь — Если он сочтет возможным. Условно или там на поруки…

— Но каким же образом? — вскричал Вранцов. — Ведь судья не волшебник!..

— Ну, знаете, — развел руками следователь. — Natura naturana[6] способна на многое. Впрочем, я не в курсе, не уполномочен, — уклончиво добавил он. — Это не в моей компетенции. Я лишь обязан напомнить, что чистосердечное признание облегчит вашу участь.

— Но я не знаю, в чем моя вина, — сказал Вранцов. — Может быть, лишь смутно догадываюсь…

— Ну что ж, можно начать и с догадок, — благожелательно сказал следователь, откидываясь к спинке стула и гибко потягиваясь, — Догадки — это уже кое–что… Глядишь, и до фактов дойдем.

Он поудобнее уселся, даже ноги вытянул и руки сложил на груди, всем своим видом показывая, что готов услышать долгую и подробную исповедь. Случайно Вранцов оглянулся направо: баскетбольный мяч висел теперь ниже кольца, словно падал, но в каком–то замедленном времени, которое там, под кольцом, иначе текло.

— Но вы и сами еще не представились, — оттягивая время, возразил Вранцов. Его смущал возраст следователя, который был значительно моложе его и, значит, не заслуживал очень уж почтительного обращения. И в то же время он почему–то сознавал, что не случайно следователь так молод, что в данном случае он и должен быть молодым. К тому же держался тот так уверенно и властно, что впору и старому судейскому волку.

— Ах, да! Пардонте, пардонте!.. — иронически сказал следователь, выпрямляясь на стуле и принимая нарочито солидный вид. — Позвольте представиться. Старший следователь–футуролог Верховного надзора…

— Неужели мое дело такое серьезное? — испуганно перебил

Вранцов, которого очень поразили слова «верховного надзора» и загадочное «следователь–футуролог», которое вообще слышал в первый раз.

— Хо–хо! — по–студенчески подпрыгнул на стуле следователь. — Не фига себе, неважное! Да важнее этого ничего нет!..

В тот момент, когда, утратив свою солидность, следователь молодо подпрыгнул на стуле, Вранцов уловил вдруг, на кого он похож. Если бы не льдистые, странные глаза, он в чем–то похож на его сына Борьку, вернее, на того парня, каким Борька станет лет в двадцать пять. И еще было в его внешности что–то от самого Вранцова на старых снимках в студенческие годы. И это пристрастие следователя к латыни напомнило Вранцову его студенческую юность — он тоже любил тогда щегольнуть в разговоре латынью. Кажущееся это сходство не успокоило, а еще больше взволновало, даже напугало его. Но усилием воли, понимая всю серьезность положения, он взял себя в руки, вида не подал.

— Я бы хотел знать, в чем конкретно меня обвиняют, — овладев собой, твердо сказал он. И желая показать на всякий случай, что он тоже помнит еще латынь, добавил: — Чтобы выдвинуть доводы рго dоmо sиа.[7]

— Ну что ж, извольте, — с готовностью сказал следователь. Он заглянул в бумаги свои, как бы справляясь с текстом, и с легким нажимом проговорил: — Вы обвиняетесь в потере человеческого облика, в преступном и, можно сказать даже, извращенном присвоении себе облика пернатого существа с целью сокрытия своих преступных деяний…

— Каких таких деяний?! — вскричал Вранцов.

— А вот это мы и должны с вами выяснить, — невозмутимо подхватил следователь.

— Но не было никаких преступных деяний. Я не знаю за собой никаких…

— Ой ли?.. — перебил его следователь с прищуром льдисто–голубых своих глаз. — Так ли уж мы невинны?..

— Да, — пылко ответствовал Вранцов. — Я ни в чем не нарушал Уголовного кодекса.

— Возможно, возможно, — пробормотал следователь, копаясь в своих бумагах. — Уголовный, возможно… Но ведь не одним уголовным жив человек…

— Я не знаю, что вы имеете в виду, — с дрожью в голосе сказал

Вранцов. — Мне непонятны эти ваши намеки… Но если даже… пусть в чем–то допустим, иногда… Даже в этом случае, что я, хуже других? Хуже всех?.. Да если хотите знать, каждый второй… Почему же именно меня, только меня привлекают? Где справедливость?..

— Ссылки на аналогичные преступные деяния других не могут служить оправданием, — сухо заметил следователь.

— Конечно, у вас на все найдется ответ, — сказал Вранцов с горечью. — Вам бы только дело состряпать, а душа человеческая для вас ничто. Как будто я этого хотел!.. Потерять человеческий облик, «извратиться» в ворону, как вы сказали. Спал и видел!.. Неужели трудно понять, что это не вина моя, а беда…

— Быть преступником — это и беда и вина вместе. Но мы занимаемся только виной.

— Как будто я не хотел, — с горечью продолжал Вранцов. — Как будто и мне не хочется, чтобы честно все, справедливо, чтоб открыто все бы делалось!.. Но вы попробуйте у нас. И шагу не ступишь с этими высокими принципами! Зависть, лицемерие, алчность. И к тому же круговая порука. Быстренько научат… Что, сами не знаете, что ли? Первый день на свете живете?.. Впрочем, вы еще молодой человек…