Опасные гастроли - Далия Трускиновская

Да, я растерялась — а кто бы не растерялся?

У меня была ценная вещь — моя красивая шаль. Следовало бы продать ее и купить что-то попроще, но я не представляла, как это сделать. Есть закладные лавки — но там за поношенные вещи дают гроши, да я и не знала ни одной такой лавки. Спуститься вниз, к хозяевам дома, я тоже не решалась — узнав, что господин, снявший у них комнату с чуланом, внезапно исчез, оставив взамен себя особу, не имеющую денег, они прежде всего забеспокоятся — и кончится это гонцом к квартальному надзирателю, здешние жители законопослушны до изумления.

В таких мыслях сидела я у окна — и тут дверь без стука распахнулась.

На пороге стоял Алексей Дмитриевич, на вид — сильно взволнованный.

— Простите, — сказал он, — я знаю, что время для визита неподходящее… Простите, ради Бога… Иначе нельзя, мы должны поговорить…

— Алексей Дмитриевич, да вы пьяны! — воскликнула я.

— Нет, не пьян, мы поспорили с товарищем моим, потом примирились… всего лишь стопка, не более, я пью очень мало…

Этого еще недоставало — подумала я, вот теперь выставляй его из комнаты, а дверь открывается вовнутрь, и коли он пожелает вломиться — крючок не поможет.

Алексей Дмитриевич вошел и сел на стул, даже не спросив позволения.

— Мисс Бетти, я уверен, что вы не убивали итальянца! — воскликнул он. — Когда вы говорили о своей невиновности, я не слушал… точнее, так — я не слышал ваших доводов! Да, не слышал! Человеку свойственно слышать лишь то, что ему приятно! Или подтверждает его собственные мысли! Мир так устроен!

Я подумала, что некоторым господам стопка водки с утра даже полезна — пробуждает умные мысли.

— Пойдемте со мной! — вдруг потребовал Алексей Дмитриевич. — Я отвезу вас в Московский форштадт! Там мы все хорошенько обсудим! Собирайтесь, мисс Бетти!

— Я никуда с вами не пойду, вы пьяны, — отвечала я. — И тем более в Московский форштадт. Про свою невиновность я знаю и без походов в Московский форштадт!

А что еще прикажете отвечать нетрезвому человеку, который затеял нечто несуразное?

— Вы должны поехать со мной! — настаивал он. — Мне удалось убедить в своей правоте Яшку Ларионова! Он на вашей стороне!

— Я не нуждаюсь в сочувствии ваших собутыльников.

Алексей Дмитриевич вскочил и, недовольно фыркнув, выбежал за дверь. Я усмехнулась — вот и выказалась наконец его невоспитанность. А потом я задумалась — как же быть дальше? Я поступила сообразно тем правилам, которые мне внушили в институте, но черствые булки кончились, даже воды я не имела. Я не могла куда-то отправляться с пьяным человеком — но этот человек был единственный, от кого было возможно получить помощь.

Очевидно, время идеалов в моей жизни миновало, мрачно подумала я, и вот ведь Татьяна — за идеалом стремилась, а за генерала замуж пошла. Пушкин ведь что-то хотел этим сказать?

Кроме того, я вспомнила мудрого батюшку, что вел у нас Закон Божий. Он как-то сказал, что Господь посылает нам и испытания, и спасение через людей, и великий грех отвергать помощь Божью. Странно было, что Господь прислал мне подвыпившего конокрада (я не могла его уже называть иначе), но если выбирать между таким неожиданным спасением и приверженностью к правилам приличия, то мне, пожалуй, следует выбрать то, что менее грешно…

Я устремилась к двери и распахнула ее. Алексей Дмитриевич сидел спиной ко мне на крутой лестнице. Он повернулся — и я от его взгляда чуть не прыгнула обратно в комнату.

— Так вы согласны ехать? — спросил он.

— Да, если вы отвечаете за мою безопасность.

— Отвечаю, конечно, собирайтесь скорее!

Сборы мои были коротки — только надеть шляпку и накинуть шаль. Внизу ждал извозчик. Алексей Дмитриевич помог мне сесть в бричку, и мы покатили прямо по Гертрудинской к Ивановскому кладбищу.

— Мне нравится эта часть города, — сказал Алексей Дмитриевич. — Улицы прямые, нам почти две версты ехать — а ни одного изгиба, как в крепости. Рига здесь похожа на мой Кронштадт, там тоже правильный план, начертанный еще покойным Петром Великим.

— Вы живете в Кронштадте?

— Да, там многие моряки в отставке поселяются. Я могу часто видеться со старыми своими товарищами…

Он говорил, стараясь не глядеть мне в глаза и вообще соблюдая самое благопристойное расстояние. У меня же была другая забота: я боялась, как бы меня не увидел кто-то из знакомых и не окликнул. Поэтому я надела шляпку так, как, сказывают, носят их дамы после бессонной ночи, — надвинув пониже на лоб, чтобы оставить в тени глаза, обведенные голубоватыми кругами, и оставить на виду одни уста.

Мы покинули ту часть Петербуржского форштадта, что стоит на рубеже с Московским и уже много лет зовется Белокаменной, хотя каменных домов там немного, и я вздохнула с облегчением — возможность встретить знакомцев уменьшалась с каждым шагом. Не доезжая Ивановского кладбища, мы свернули направо и вскоре выехали на Московскую улицу, что тянулась параллельно дамбе, укреплявшей берег реки. Двина разливается пусть и не так бурно, как Нева, однако вреда приносит немало.

Московская улица, как и все, заново проложенные после пожара двенадцатого года, была широка и удобна для экипажей. Мы опять повернули вправо и доехали почти до пристани. Мы как-то водили туда мальчиков, чтобы они своими глазами увидели лодки, плоты и струги; я даже сама зарисовала для них какую-то лодку под парусом и с шалашом в задней части.

Следующий поворот был снова вправо, и тут уж мы остановились у трактира.

Я отродясь не бывала в трактирах. Всегда полагала их пристанищем тех женщин, о которых в приличном обществе и говорить не принято. Но Алексей Дмитриевич, соскочив с подножки, протянул мне руку, и я должна была сойти. Извозчик, не ожидая платы, укатил.

— Господин Ларионов нанимает его помесячно, это очень удобно и практично, — сказал Алексей Дмитриевич. — Сейчас он может на себя работать, а через час приедет и будет ждать. Я в этом трактире нанимаю две комнаты. В одной мой племянник Ваня, в другой мы со Свечкиным. Я сговорился — для вас будет третья.

— Но это невозможно! — в отчаянии воскликнула я. — Жить одной в трактире — позор, как вы не понимаете? Молодая женщина не имеет права жить одна! Она должна быть в семье или под опекой пожилой дамы, которую все, по крайней мере, считают ее родственницей!

— На пожилую даму я мало похож, а Ларионов — тем менее, — сказал на это мой конокрад. — Не сойду ли я за вашего дядюшку? Таким образом ряды моих племянников несколько пополнятся, а репутация ваша окажется чиста.

— Сколько у вас племянников? — неведомо зачем спросила я, да еще строгим голосом, как будто от количества зависело мое согласие.

— Вместе с вами — тринадцать.

Выхода не было — я согласилась. И новоявленный дядюшка отвел меня в комнату на втором этаже трактира, где я встретила давнего своего знакомца Гаврюшу и здоровенного купца, лет сорока с небольшим, одетого старовером. Он несколько смахивал на цыгана черными волосами и бородой с проседью, а более всего — глазами, темными, как ночь, и обрамленными густейшими ресницами. Такие глаза впору хоть первой столичной красавице, а угодили они на широкую и суровую физиономию купца из Московского форштадта.

Похоже, только что кончился неприятный для Гаврюши разговор — коли судить по тому, как он придерживал покрасневшее ухо…

— Позвольте представить вам Якова Агафоновича Ларионова, — сказал Алексей Дмитриевич. — Яков Агафонович, это моя племянница мисс Бетти. Гаврюша, ты так всем и растолкуй — племянницу-де привез.

Купец оказался весьма благовоспитанным господином.

— Садитесь, мисс Бетти, — сказал он. — Сейчас мы потолкуем, а потом Гаврюша отвезет вас в гостиный двор, в мои лавки, наберете там, чего вам требуется. Мы, Ларионовы, торгуем сукном, холстом, всяким швейным прикладом, есть и модный товар — кружева, блонды, батисты, шали, шерсть для вышивки. Из Франции возим шелк, из Голландии — тонкое полотно. Своих вышивальщиц держим, что сразу модные узоры перенимают.

Как оказалось позднее, купец назвал лишь то, что считал для меня соблазнительным. Кроме тканей, он промышлял еще воском, дегтем, пенькой и имел свою канатную мастерскую. В таком городе, как Рига, где в летнюю пору, гуляя по берегу Двины, не видишь другого берега за мачтами и парусами, канаты — выгодный товар.

— Благодарю, — кратко отвечала я.

Ларионов взглянул на Алексея Дмитриевича, тот развел руками — мол, сам видишь, с кем приходится иметь дело.

Потом мы уселись к столу, на котором уже стояло самое купеческое угощение — чай, баранки, пироги. И я по просьбе Алексея Дмитриевича еще раз поведала о своих приключениях — о том, как случайно выследила с детьми человека, принятого нами за конокрада, и о том, как по доброте душевной отнесла его портрет де Баху, и о том, как покойный Лучиано Гверра выпросил у меня второй портрет.