Опасные гастроли - Далия Трускиновская

— Я узнавал — у этого старшего братца теперь своя труппа, называется по-фанфаронски: «Компания отличнейшего искусства верховой езды и танцевания на туго натянутом канате», — сообщил фальшивый Платон Васильевич. — В Италии она из первых. Только вот липпицианов ей придется покупать молодых и учить их без помощи де Баха. А он — великий мастер этого дела!

— Неужто нельзя было приобрести этих окаянных лошадей честным путем, раз уж они тебе, старому дураку, так полюбились? — не соблюдая никаких приличий, спросил Яшка.

Наш пленник только вздохнул.

— Вы свезете меня в часть, господа? — совсем тихо и кротко спросил он.

Я посмотрел на Яшку — тот задумался. И я даже мог прочитать его мысли, как с листа бумаги. Яшка думал, можно ли верить этому чудаку. Ведь коли ему поверить, выходит, что итальянца, и затем конюха Карла, убила мисс Бетти, а он видел, что это бесит меня до чрезвычайности.

— Гаврила Анкудинович, — сказал вдруг Яшка. — Нужно этого господина спрятать, да так, чтобы он сам выбраться не сумел.

— Чего же проще? Отвезем его на Газенхольм! Вплавь он оттуда не уйдет — опасно, а коли сбежит из сарая — так остров невелик, далеко не уйдет. Да и куда он денется без штанов!

— Будь по-твоему. Ступай, вели Савелию кликнуть деда, и чтоб подвел лодку как можно ближе. От амбара до лодки этот конокрад и в одеяле добежит, особливо коли молодцы под белы рученьки поведут. А затеет вопить — не обрадуется. Первым делом окажется в части — тут его подвиги и явятся на свет Божий.

Гаврюша был просто счастлив — хозяйская похвала заставила его воспарить духом. Он выскочил — как будто на крылышках выпорхнул.

— Что за Газенхольм? — спросил Платон Васильевич, но ответа не получил. Хмурый мужик, безмолвно его охранявший при допросе, поднял его со скамьи и прелюбезно вытолкал вон из помещения.

— А ведь запутанное дельце, Алексей Дмитриевич, — сказал Яшка.

— Запутанное, Яков Агафонович.

— Хотел бы я и девицу выслушать — что она врать станет.

— Если только у нее не хватило ума удрать, — прямо ответил я. — А она не дура. Вряд ли она сидит сейчас на Гертрудинской, зная, что я могу прийти и бросить ей в лицо обвинение.

— Коли так — стало быть, Господь ее зачем-то хранит и куда-то ведет, — решил Яшка. — Всякое случается. Вон недавно аптекарская служанка хозяина отравила — спать с ней спал, а женился на девице из хорошей семьи. А у нее от него младенец. Травить до смерти нехорошо, да ведь должна же быть расплата за блуд?

— Мало ли ты сам смолоду блудил? — укорил я его.

— Я никого девства не лишал, а за услугу платил честно. Когда за деньги — оно хоть и блуд, а торговля… А этот итальянец, видать, был ходок по бабьей части. Вот и нарвался на отчаянную…

— Яша, ты на ее стороне? — спросил я.

— Да нет, я на своей стороне. А что?

— Я не верю, что она убила!

— Либо он, либо она. Но насчет него я сомневаюсь.

— Отчего?

— Допустим, Алексей Дмитрич, что Карл, по его мнению, за что-то заслуживал смерти. Но как убийца проник в цирк?

— Ну, обманул кого-то из сторожей или конюхов, подкупил, прокрался… Остался после представления, наконец, затаился где-то! Ведь тело было найдено под ложами!

— То же самое могла проделать ваша мисс Бетти.

— Но она не могла вынуть нож из тела итальянца! Тело нашли с ножом.

Он потом уже пропал. Я же говорю — там был кто-то третий. И он оказал услугу нашему конокраду — вынул приметный нож…

— Нет, Алексей Дмитрич. Кабы у конокрада был в труппе свой человек, не стал бы он тратить деньги, устраивать учеником вашего племянника да потом его по-всякому его улещать и пугать, чтобы согласился отпереть ворота. Зачем ему ненадежный помощник, если был настолько надежный, что припрятал нож?

Это был безнадежный спор — и вдруг я понял, в чем наша ошибка.

Когда-то я увлекся шахматами — но вовремя сообразил, что эта игра бесполезна. Человек привыкает распоряжаться шестнадцатью фигурами, каждая из которых имеет свои права и обязанности. Он учится строить многоходовые комбинации — а потом выясняется, что для жизни его мастерство неприменимо. Ибо то, что он считал ферзем, оказывается пешкой, ладья уходит в запой, а конь самовольно убегает с доски — переезжает, допустим, в Саратов. Зато вместо коня является крокодил, пожирающий по три фигуры разом, или еще какая-то непредвиденная тварь.

Для человека, который любит изобретать, шахматы — кандалы на руках и ногах, а ему нужно забыть о всех правилах — иначе он годен лишь гвозди забивать по чужим меткам.

— И вот что у нас получается! — воскликнул я. — Мы думаем: либо он, либо она! И ничего не получается! А итальянца убил кто-то третий!

Глава одиннадцатая

Рассказывает мисс Бетти

Двадцать семь лет жизнь моя была почти образцовой. В раннем детстве обо мне заботились взрослые — меня кормили в определенное время, и каждое утро я знала, из чего будет состоять мой день. Затем, попав в Екатерининский институт, я легко привыкла к порядкам. Свое время для молитвы, свое время для уроков, свой цвет платья для каждого возраста — мне нравился этот упорядоченный быт, более того — я желала бы большей строгости, большей определенности в порядках. Мне было необходимо знать, что завтра будет то же, что вчера, без этого для меня была невозможна уверенность в завтрашнем дне.

Кроме того, порядок внешний как бы давал мне право на свободу внутреннюю — я много читала и мечтала. Мир мой словно выстроился за каменными стенами наружного порядка — как монастырский сад с редчайшими и прекраснейшими растениями, крепко охраняемый со всех сторон и незримый для посторонних. Так я жила и у Варвары Петровны, выговорив точное время для занятий с девицами. Только этим летом все пошло вразлад — не сняв вовремя дачу, мы остались в городе, и хождения в Верманский парк совершались как попало.

И вот я оказалась не просто узницей маленькой комнаты на Гертрудинской улице, а узницей, лишенной всего — привычек, распорядка дня, занятий, развлечений, даже часов — вместо них у меня была тень на подоконнике. Можно было вставить в щель щепочку и, поделив окружность на двенадцать частей, получить солнечные часы, но я не стала этого делать — я вообще была не в состоянии хоть что-то делать.

Свечкин собрал хозяйское имущество и ушел, оставив мне какие-то черствые булки. Ему и в голову не пришло спросить, есть ли у меня средства к существованию. И я уселась у окна, как перезрелая купеческая дочка садится высматривать на улице кавалеров.

Если бы у меня были хоть шахматы! Они помогли бы угомонить мою смятенную душу, вернули ей правильный порядок вещей, я была бы занята до той поры, когда оказалась бы способна принять решение.

Но шахмат не было, а разыгрывать этюды и решать задачки по памяти я еще не выучилась.

Мне пришло в голову сравнение с растением — оно ведь тоже сидит в горшке недвижно, наблюдая сквозь окно ветви дерева и облака на небе, оно ведь тоже совершенно зависит от тех, кто каждое утро его поливает, а забудут полить — начинает умирать. Вот и я, если не выйду из этого дома, угасну — мне даже казалось, что угасну безболезненно, и более не будет стихов и мечтаний — но не будет также и обвинения в убийстве. Зато там, высоко, у порога, меня встретит Лучиано Гверра, в воображении моем уже ставший ангелом…

Так провела я день, грызя булки и глядя в окно. Я решительно не знала, что предпринять. Случись это в Санкт-Петербурге — я давно бы уж была в институте, в апартаментах маман (мы так называем госпожу директрису, и это вовсе не смешно, ведь большинство девочек — сиротки). Я бы рассказала ей всю правду, а она — придумала, как вызволить меня из беды. Ведь наши воспитанницы не только остаются учительницами в институте или нанимаются в хорошие семейства, многие находят службу при дворе, вон Шасенька Россет ныне фрейлина, да и другие также. Непременно нашлись бы способы помочь мне! Да только я никак не могла выбраться из Риги, даже если бы вздумала переодеться поселянкой и идти в столицу пешком. У меня не было ни копейки денег…

С такими мыслями я легла спать.

Проснулась я на рассвете и доела булки. Вода в графине кончилась, нужно было где-то раздобыть ее, я даже знала, где — на Гертрудинской был устроен колодец с поилкой для лошадей, куда приезжали все рижские извозчики. Но я даже вообразить не могла, как пойду туда с графином, это был верх нелепости!

Да, я растерялась — а кто бы не растерялся?

У меня была ценная вещь — моя красивая шаль. Следовало бы продать ее и купить что-то попроще, но я не представляла, как это сделать. Есть закладные лавки — но там за поношенные вещи дают гроши, да я и не знала ни одной такой лавки. Спуститься вниз, к хозяевам дома, я тоже не решалась — узнав, что господин, снявший у них комнату с чуланом, внезапно исчез, оставив взамен себя особу, не имеющую денег, они прежде всего забеспокоятся — и кончится это гонцом к квартальному надзирателю, здешние жители законопослушны до изумления.