Опасные гастроли - Далия Трускиновская

— И это все, что было между мной и несчастным итальянцем, — так завершила я свой рассказ. — Не знаю, отчего ему в голову взбрело хвастать победой — я не красавица, не жена какого-нибудь вельможи… Разве что он меня использовал в качестве ширмы — сам завел роман с замужней дамой и тайно с ней встречался, а на меня указал товарищам своим, потому что они видели, как я на пороге цирка с ним беседовала. Другого объяснения у меня нет!

— Цирк де Баха в Риге около трех недель, — сказал Ларионов. — Неужто этот бедняга был так хорош собой, что завел шашни сразу с двумя дамами, так что одна из них из ревности забралась ночью в цирк и ударила его ножом? Как-то оно, прости Господи, нелепо…

— Да, он был очень хорош собой! Это верный тип римского классического красавца! — честно сказала я, а Алексей Дмитриевич недовольным голосом поправил:

— Римской классической обезьяны.

— Вас не разберешь, — усмехаясь в усы, заметил Ларионов. — Так красавец или обезьяна?

Мы, не сговариваясь, промолчали.

— Должно быть, Господь поглядел на меня с небес и сказал: что-то сей раб мой больно скучно живет, пошлю-ка я к нему господина Суркова с венскими балаганщиками, — продолжал купец. — Знаете ли вы, сударыня, что тот полупочтенный господин, который гнался за вами ночью в цирке, искренне почитает вас убийцей?

— Знать этого я не могла, — сказала я. — И с чего ему взбрела в голову подобная чушь, я не понимаю. Когда я вошла в коридор, бедный Гверра уже лежал на полу.

— А он вот утверждает, будто видел, как вы нанесли удар.

— Чего не привидится с перепугу! — отрубила я.

Ларионов рассмеялся.

— Как это я жил без венского балагана? — спросил он. — На десять лет вспоминать хватит… Ну, хватит шутки шутить. Давайте думать наконец! Коли убит итальянец не старым чудаком Платоном Васильевичем и не вами, сударыня, то где искать подлинного убийцу? Как вы полагаете? Ведь вы непременно думали об этом.

— Это, во-первых, может быть женщина — та, с которой Гверра состоял в связи, — сказала я. — Но тут не Италия, а Рига, тут бурные страсти рождаются редко. Видимо, и покойник, и товарищи его просто не знали, что здешние дамы спокойны и благонравны…

Гаврюша, повинуясь жесту Ларионова, подвинул к нему лежащие на краю стола стопочку бумаги и карандаш.

— Стало быть, незнакомка идет нумером первым, — и купец быстро написал ровную строчку.

— Нумер второй — его же собственные товарищи. Он молод, прекрасный наездник, брат его имеет свой цирк, незаконная дочка де Баха в него влюбилась — непременно ему завидовали, — это подозрение высказал Алексей Дмитриевич. — Но их там много. Когда они выходили прыгать с подножки, мне казалось — полсотни, не менее! Как среди них искать завистника — ума не приложу.

— Да, это могут быть наездники, — согласилась я. — Неспроста же они меня записали в убийцы.

— Эти, как их, с крокодилом! — воскликнул Гаврюша. — Бог их ведает, чего они с итальянцем не поделили! А то, что скрываются, доказывает их вину. Яков Агафоныч, дозвольте все же до цирка добежать! Я разведаю про этих плотников!

— Да, любителей Шиллера найти необходимо, — согласился Алексей Дмитриевич. — Но не потому, что среди них — убийца. Они в цирке де Баха были почти что свои. И они — латыши. При них о многом говорили, не стесняясь. А кто-то из них наверняка понимает по-немецки. Ведь если итальянца убила не мисс Бетти, не Платон Васильевич и не загадочная любовница Гверры, то это мог совершить кто-то из конюхов или наездников. До убийства этот человек находился за форгангом, в коридоре ему делать было нечего. А наши театроманы как раз бегали из форганга в манеж и обратно. И все видели.

— Яков Агафоныч! — взмолился Гаврюша.

— Нумер третий, — Ларионов сделал запись. — Цыц! Никакого тебе цирка! Латыши, что приходят в город на заработки, народ смиренный, а все же бывает грех… Подозреваемых-то человек шестьдесят, господа! Хорошенькое дело! Нет ли еще кого! Давайте, сразу все валите!

— Есть! — воскликнула я. — Есть, только я сама не знаю, кто этот человек и чем его обидел Гверра!

— И кто же он? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Я же рассказала вам, как за мной гнался нищий, тот сумасшедший старик, что сидит у парадных дверей цирка.

— Вы много странных вещей говорили, и я, право, не знал, чему верить, — признался Алексей Дмитриевич. — Но эта ваша мысль кажется, как бы выразиться…

Тут обнаружилось, что он все же рассказал Ларионову про подозрительного нищего.

— Старик, может статься, полицейский служитель. Убийство-то наделало в городе шуму, и полиция ведет розыск, как умеет. Этот человек опознал вас — а вы, сударыня, как раз главная подозреваемая. Немудрено, что он оставил свой пост и за вами помчался, как молодой, — сказал Ларионов. — А потом потерял вас в закоулках. Так что я его и вписывать не стану.

— Нет! — вскричал вдруг Алексей Дмитриевич. — Это не полицейский!

— А кто же?

— Бог его знает, только не полицейский! Управа благочиния послала полицейских в цирк только после того, как стало известно про убийство итальянца. До того там шло благополучно, и следить было не за кем. А когда появилась эта запойная образина в пегих космах?

— Она появилась… — я задумалась. — Появилась она…

И тут я отчаянно покраснела. Вспомнилось то, за что мне было теперь страх как стыдно: как я ворвалась в цирк, самой себе внушая, будто Гверра тут ни при чем, а я хочу оказать услугу де Баху.

— Ну же? Я видел нищего, еще когда мы с Гаврюшей, притворяясь плотниками, проникли в цирк, а вы?

— Когда приносила портрет вашего Свечкина…

— Выходит, что в цирке с самого начала было неладно! — с торжеством заключил я. — Мы никогда не узнаем, в который день после начала гастролей появился этот нищий, но по меньшей мере за три дня до убийства он уже сидел на ступеньках и бормотал ахинею!

— Он пел духовные стихи, — возразила я.

— И при этом безбожно их перевирал!

Может, так оно и было — я же к его бормотанию особо не прислушивалась.

— А не угодно ли предположить, что этот подозрительный нищий был также конокрадом? Из другой шайки, конкурентов полупочтенного Платона Васильевича? — спросил Ларионов. — И что он сидел на пороге, собирая важные сведения?

— Он для иного сидел на пороге, — сказал на это Алексей Дмитриевич. — Цирк, насколько мне известно, на ночь запирают. Кто остается в нем ночевать — устраиваются в ложах и на сеновале, кто-то из конюхов, скорее всего, спит в шорной. Мисс Бетти, как вышло, что вы попали в цирк?

— Я вошла…

— То есть, дверь была открыта? Кто же ее в такое позднее время отворил? И зачем?

— Коли так, нужно выяснить, как она запирается. Там непременно есть засов, чтобы снаружи никто его не отпер… — начал было Ларионов, но его прервал Гаврюша:

— Эх, Яков Агафоныч, забыли, что ли, как Мухиных обокрали? Засов, засов! А воры сумели его расшевелить и с места спихнуть!

— Зашибу! — рявкнул Ларионов. — Не бывать тебе старшим приказчиком!

Гаврюша чуть ли не в один прыжок оказался у двери.

— Оставь, Яша, он дело говорит, — сказал Алексей Дмитриевич. — Я не удивлюсь, коли окажется, что в ту ночь в цирке была и другая компания конокрадов. Вот ведь чертовы липпицианы, сколько из-за них суматохи! Стало быть, задачи у нас такие. Первая — расспросить Ваню. Его там учили, с ним возились. Он мог заметить, с кем дружил, а с кем враждовал бедняга итальянец. Это сделаю я сам. Вторая задача — выследить нищего, коли он настолько глуп, что после всех событий продолжает сидеть у цирка и петь свою околесицу. Третья — найти наконец эту латышскую плотницкую артель! Не вознеслась же она в небеса!

— Я берусь выследить нищего! — тут же заявил Гаврюша.

— Тебе лишь бы возле цирка болтаться! — прикрикнул на него Ларионов.

— Яша, — сказал Алексей Дмитриевич, качая головой. — Эх, Яша, Яша… Сколько тебе-то лет было в двенадцатом?.. Гаврюша, ступай.

Тот быстро поклонился и выскочил за дверь.

— Побольше, чем этому злодею, — спокойно отвечал Ларионов. — И натворить я много успел. Да ведь я за него, дурака, перед Богом в ответе! А я его знаю, он на соблазны падок. Он сам о себе этого не знает пока, но я-то знаю.

— Ну, увидит он издали эту мадемуазель Клариссу, что с того? Ей всего четырнадцать, дитя еще, у нее не замужество на уме, а лошади.

— А в итальянца-то влюбилась?

— Ну, как дитя может влюбиться? Как мои племянницы в кавалергардов влюбляются, когда их на улице видят?

— Что вы, господин Сурков, в девках понимаете! А у меня дома три — старшей почти пятнадцать! Одни женихи на уме!

— А ты-то, Яша, что в девицах понимаешь? Ты все по лавкам и амбарам, только утром за столом их, поди, и видишь! И то — ни о чем не спросишь!

Они затеяли этот спор, совершенно не обращая на меня внимания. Я невольно развеселилась, наблюдая этих двух тонких знатоков девичьей души. Наконец они обо мне вспомнили.