Речитатив - Анатолий Постолов

– Мы с Виолой усмотрели здесь одну философию, вернее, притчу вспомнили: если представить русский народ лягушкой, а большевиков скорпионом, то на память приходит притча о том, как скорпион ужалил лягушку в благодарность за свое спасение.

– Русский народ – это, знаете, такой организм, который сам себя и жалеет, и жалит. Скорпион может проявиться в каждом из нас и парализовать, но иногда и принести пользу – болевую терапию, так сказать.

– Чай вскипел, господа, подвиньте поближе ваши чашки, – обратилась Виола к мужчинам.

– Мне, пожалуйста, налейте очень слабый, буквально каплю заварки, – попросил Варшавский. – Это и станет моей трапезой на ближайшие пару часов.

Виола прокашлялась и легонько постучала чайной ложечкой по тарелке.

– Я хочу попросить минуточку внимания. Хотя вечер возник как своего рода экспромт и можно было бы ограничиться словесными пожеланиями, но я хочу сделать вам, Леон, настоящий подарок. Он, правда, не завернут соответствующим образом, надеюсь, вы не будете строги…

С этими словами она протянула Варшавскому белый бумажный пакет, перевязанный шелковой тесемкой.

– Что это? – спросил Варшавский, с некоторым недоумением и плохо скрытым любопытством извлекая подарок.

– Это академическая шапочка, шапочка мастера, которая когда-то принадлежала моему дедушке, он много лет был профессором, читал физику в университете, и я подумала, что вы тот человек… Одним словом, наденьте ее.

Варшавский покрутил в руках обшитую красным бархатом, похожую на тюбетейку шапочку и послушно, с неким даже благоговением накрыл ею макушку.

– Слушайте, как вам эта шапочка идет! Правда, Юлиан?

– К ней бы сутану, и вы – вылитый кардинал. Я не сказал Папа Римский только потому, что по возрасту вы совершенно незрелый человек для святейшего трона.

– Будет вам, – рассмеялся Варшавский. Но тут же стал очень серьезен. – Знаете, друзья мои, буду с вами откровенен. Я и по возрасту, и по званию недостоин такого подарка. Погодите, не перебивайте меня. Я человек принципов, иногда даже страдаю, ставя себя в жесткие рамки. Одно из моих правил – не брать подарки, уже дареные кому-то. Пусть этого человека нет в живых. Пусть он на другом конце света. Но ведь у вас, кроме фотографий дедушки, вероятно, ничего больше нет. Только эта шапочка. Давайте сохраним ее место обитания в неприкосновенности. Поймите, это ведь вещь из иного века, на ней отпечаток той жизни, которую наши дети уже не будут вспоминать.

С этими словами он протянул шапочку Виоле.

– Леон…

– Нет-нет, не спорьте, я ведь со своих академических позиций не сойду.

Тут он улыбнулся и неожиданно сказал:

– А вот побыть в этом достойнейшем головном уборе, пока я здесь с вами распиваю чаи – совсем другое дело. И знаете, верите или нет, но у этой шапочки совершенно потрясающая энергетика – тут даже сомневаться не приходится. Это еще одно напоминание о способности вещей годами хранить в себе молекулы человеческой души.

Варшавский несколько раз прошелся ладонью по бархатной поверхности шапочки, потом перевернул ее, рассматривая черный шелк изнанки, важно кивнул и аккуратно надел.

– Просто живая, совершенно не потерявшая интенсивности энергетика! Вы сказали, дедушка был физиком? А в какой области, интересно бы узнать, не в квантовой ли механике?

– Нет, он читал лекции по физике… – начала было Виола, но внезапно запнулась, покраснела и бросила растерянный взгляд в сторону Юлиана.

Юлиан сморщил недоуменное лицо и едва заметно пожал плечами.

– Ой, забыла, провал какой-то, – пробормотала Виола.

– Ну, не это главное, а другое… Варшавский сделал паузу. – Знаете, мне в Москве будет вас очень не хватать. Меня там, в основном, окружает публика постарше… Скучные все и до того серьезные… Когда я говорю, они почтительно головами кивают, никто со мной не спорит, огонька в них нет. С ними только гречневую кашу уминать…

– Да щи хлебать, – подсказал Юлиан.

– Вот-вот, – рассмеялся Варшавский. – Вы, как всегда, просто не в бровь, а в глаз.

– Нам с вами тоже очень интересно было проводить время, а уж волшебная комната – такой подарок, о котором мы и не мечтали, – сказала Виола. – А когда вы уезжаете?

– Через месяц с небольшим, – ответил Варшавский, пронзительно глядя на Виолу. – Я поменял билеты. На две недели раньше намеченного срока отправляюсь.

– Но у вас так успешно шла практика. Я помню, вы говорили, что очередь к вам стоит на месяц вперед.

– Устал. Вот и весь сказ. Не рассчитал силы. Последние пару недель стал делать двухчасовые перерывы, но и это не помогло. А заниматься целебными процедурами, давать людям надежду и видеть в их глазах разочарование – не могу. Лучше уйти с запасом сил и со щитом, а не на носилках под улюлюканье публики…

Варшавский поднялся, быстро подошел к зеркалу, на ходу поправляя шапочку, мельком взглянул на себя и почему-то быстро перекрестился.

– А что, недурно… Я боялся выглядеть несколько пародийно, знаете, вроде Никулина на арене цирка. Вот только весь в испарине, жарковато что-то стало, особенно после чая.

– Давайте на балконе посидим, – предложила Виола. – Там сейчас ветерок, очень свежо, а комната за день нагрелась и теперь отдает тепло. Возьмите с собой только чашки, а я принесу сэндвичи, заварку и кипяток.

– Вот на балконе я вашу сигару и опробую! – громко сказал Юлиан, резко поднимаясь со стула. – Подымлю нелегальным кастровским дымком. Слышите, почти каламбур получился. Дымок костра и дым сигары Кастро.

– Да, на каламбуры вы мастер, – добродушно заметил Варшавский.

Колибри

Они вышли на балкон. Варшавский сел на раскладной стульчик, а Юлиан, находясь в стороне от него, стал рассматривать и обнюхивать дареную сигару, затем взял гильотинку и начал аккуратно подрезать кончик. В этот момент перед носом Варшавского появилась колибри. Крохотная птичка замерла примерно в полуметре от лица Варшавского, было только слышно шуршание ее крылышек, чем-то напоминающее звук, который создают лопасти маленького ручного вентилятора. Варшавский сидел не шелохнувшись. Колибри неожиданно приблизилась к его переносице, головка птички слегка поворачивалась, словно она выражала свое изумление, рассматривая немигающий человеческий зрачок, при этом тельце ее оставалось почти неподвижным, только крылышки, вибрируя на огромной скорости, создавали необыкновенно экзотическое зрелище, будто воздух вокруг маленького чуда природы загустел и по контуру птички возник ореол с почти неуловимым размельчением цветовой гаммы. Продолжалось это несколько секунд. Юлиан видел окаменевший профиль Варшавского и даже заметил, как над головой ясновидца повис крохотный, почти прозрачный паучок, видимо готовясь зацепить паутинку за столь замечательно неподвижный объект. Юлиан сделал едва заметное движение, прикоснувшись большим пальцем к сигаре, и колибри мгновенно исчезла.

Варшавский резко повернулся к нему:

– Вы видели? Какой потрясающий момент! Я с ней разговаривал!

– С кем разговаривали?

– С птицей! С колибри! Неужели вы не видели?

– Это был самец, – сухо заметил Юлиан. – Изумрудный ободок вокруг шеи – принадлежность самца.

На балконе появилась Виола с круглым подносом, на котором стоял заварочный чайник и небольшая тарелка с крохотными сэндвичами.

– Виола, вы пропустили редчайший момент, – Варшавский вскочил, помогая ей поставить содержимое подноса на столик. – Я сидел задумавшись, и неожиданно появилась эта мини-птичка, она буквально затормозила перед моим носом, на расстоянии вытянутой руки, рассматривала меня несколько секунд, а потом как бы переместилась по воздуху и оказалась у меня прямо перед глазами, буквально в сантиметрах от меня. Вы понимаете, в пяти-шести сантиметрах. Это был соверршенно невероятный обмен информацией. Я видел все мелкие детали ее тела, оперение, глаза…

– Колибри, как известно, птичка любопытная, – подтвердил Юлиан. – Но так близко, почти вплотную она ко мне ни разу не приближалась. Леонард действительно сумел ее чем-то привлечь. О чем вы думали в тот момент?

– Ни о чем, здесь все шло на подсознательном уровне.

– Смотрите, у Виолы появилась загадочная джокондовская улыбка. По-моему, она вам не верит.

– Нет, почему, я верю. Меня просто немножко рассмешили ваши восторги, Леон. Я вас, кажется, еще не видела таким возбужденным и счастливым одновременно.

– Но птица вела себя совершенно необычно!

– Напротив, даже очень обычно. Шапочка мастера сыграла свою главную роль. Жюль, ты-то должен знать, что колибри обожают красный цвет, а когда его так много, они просто теряют голову. Она вас приняла за экзотический красный цветок, и, если бы ее что-то не спугнуло, она, возможно, протянула бы свой длинный клювик, чтобы испить нектар прямо с вашей макушки.

– Ах, вот как! Вы меня, что называется, приземлили, а я уж обрадовался, будто в сказке побывал, поговорил на птичьем языке. Я помню, мальчишкой любил пересвистываться с дроздом, который часто распевал свои арии на дереве перед нашими окнами. А вот с колибри знакомство оказалось односторонним, хотя как знать… может быть мы обменялись информацией, да только дешифровщика нет, чтобы пояснил.