Речитатив - Анатолий Постолов

Мужчина умолк, и только губы его вздрагивали, шевелились, создавая неслышный текст. Потом он сглотнул слюну и, глядя на свой зажатый в кулаке платок, продолжил:

– Она одной рукой его за шею держала, а другой начала с силой в это самое тыкать, и сразу нос ему разбила, и у него кровь потекла… А она его держит, не отпускает, потом поднимает за волосы, всему двору показывает и кричит: «Вот и еди свое…»

Снег

Мужчина опустил голову и еле слышно продолжил:

– Он больше никогда в этом дворе не появился. Его вообще никто из этих мальчишек никогда не видел. И вся его жизнь получилась опрокинутая. У него никогда не было друзей. Он женат, но не на той, которую любил и которая его любила. У него есть дети, но, Боже, трудно найти людей более чужих друг другу. Этот стыд преследует его всю жизнь.

Он замолчал, комкая дрожащими пальцами шелковый платок.

– Кто-то в семье кроме вас знает эту историю? Историю брата, – спросил Юлиан.

– Нет. Сейчас никто уже. Мать умерла два года назад.

– Хочу вот что вам, вернее, вашему брату посоветовать: подобного рода явления, в частности неприятные или страшные воспоминания из детства, иногда успешно лечатся гипнозом. Вы не пробовали… поговорить с братом?

– Он ходил к гипнотизеру… Еще там, в России, и приступы вот этого, то есть понимаете… у него там часто специфическая реакция происходила, возникал такой ступор, он в камень превращался. Не мог ничего говорить – кровь к лицу приливает и как будто видеть перестает. А гипноз действительно вроде бы помог. Приступы стали реже. Но иногда самая нелепая зацепка опять все возвращает. Даже здесь в Америке, спустя столько лет… Несколько дней назад он с женой сидел в русском ресторане, а рядом какая-то семья справляла день рождения ребенка, там несколько детей было… Ну и значит, они спели «Happy birthday», стали торт разрезать, а именинник схватил кусок начал жадно кушать и…

Мужчина замолчал. Лицо его стало покрываться красными пятнами.

– Вы можете не рассказывать, я понимаю ваше состояние.

– Нет. Я расскажу. Я пришел к вам, чтобы рассказать. Он увидел, как малыш лицо вымазал кремом, и с ним это случилось опять. Жена его спрашивает: «Что с тобой? Очнись…» А он в ступоре. Кровь приливает к лицу. Почему она приливает? Люди обычно бледнеют, когда что-то неприятное вспоминают.

Он поднял голову и посмотрел на Юлиана.

– Кровь приливает, чтобы отталкивать, смывать… Я думаю это идет из подсознания вашего… вашего брата. Послушайте, я не знаю, как мне к вам обращаться. Вы не хотите назвать свое имя. Я понимаю и принимаю это как условие сегодняшнего сеанса. Но вы пришли ко мне анонимно и анонимно же уйдете. Ваше имя и ваша история никогда не перейдут границы моего офиса. Понимаете? Я хочу вам помочь. Не бойтесь меня. Я только человек, который пытается помочь, и у меня нет ни истории болезни, ни досье, вообще никаких бумаг. Вы уйдете из этой комнаты в свою жизнь, но все, что смогу сделать, я сделаю. Если не для вас, так для вашего брата.

– Нет никакого брата, – тихо сказал он. – Нет и никогда не было. Я единственный сын у матери. Она, бедная, все эти годы со мной мое горе делила. А теперь, после нее, я один во всем мире с этим лицо-ом…

И он начал вытирать платком свои побагровевшие щеки.

– Не надо, – сказал Юлиан. – Отложите платок в сторону. Я сейчас включу музыку. А вы постарайтесь расслабиться, насколько возможно. Закройте глаза. Ни о чем не думайте, не сочиняйте мысленно предложений, которые хотели бы сказать. Как будто вы онемели, забыли все слова…

Юлиан включил звук.

– Вам, наверное, приходилось слышать эту вещь. «Зима» из цикла «Времена года» Вивальди. И в этой музыке ваше спасение. Не в платочке, которым вы стираете прошлое. Платочек слишком мал. А снег… Он велик и безграничен. Он отбеливает все следы, всю грязь и мерзость жизни. Он накрывает своими чистыми крыльями болота и пустыри. Снег идет совершенно бесшумно, но на самом деле он создает музыку… Слышите, как скрипки поют, с какой нежностью и страстью они поют… А снег тонким пушистым ковром ложится на ступени вашего дома, проникает во все щели, закоулки, во все ниши… И под его белизной исчезает вся скверна, гниль и труха не только в телесном мире, но и в человеческих душах… И женщина, которую вы любили, стоит перед вами в белом подвенечном платье, и весь мир закутан в это белое покрывало – снег… Он как бинт впитывает кровь и закрывает уродливые язвы на теле. Снег – дар небесный. И вместе с грязью исчезают выгребные ямы, слезы детей и людская злоба… Мир отныне для вас пахнет только снегом, его свежестью, ароматом подснежника, хрустящей, хрустальной музыкой новогодней елки. Снег все побеждает, он творит сказку, коронует убогих, выпрямляет согбенных… Надо только поверить в его целебную силу всеми фибрами души, поверить и принять без сомнений и страхов. Снег. Только снег.

Юлиан замолчал, но музыка еще какое-то время продолжала звучать. Мужчина сидел неподвижно, закрыв лицо руками. Когда он их опустил, лицо его блестело от слез, но багровые пятна стыда исчезли, как будто их смыл поток тающего снега.

– Что это было? – спросил мужчина. – Я буквально находился в каком-то царстве снега. Я буквально… понимаете, я… у меня руки ледяные, вот, смотрите, я ел снег, никогда так не было вкусно, я умывал им лицо, понимаете? Что это было, доктор?

– Ваше рождение, – сказал Юлиан.

Когда дверь за ним закрылась, Юлиан еще несколько минут сидел в своем кресле, задумавшись. Скомканый белый платок, прошитый золотистой ниткой, остался лежать на диване.

Кокошка

– Какой аромат! Неужели дары моря? – Юлиан едва переступил порог и застыл, полузакрыв глаза и вдыхая запахи доносившиеся из кухни.

– Жюль, это ты? – голос Виолы, заштрихованный шипеньем сковороды, урчанием вытяжного вентилятора и кваканьем телевизионной рекламы, звучал будто издалека.

– Конечно – я. И моя тень. Нас двое, и мы умираем от голода.

Последние слова он произнес, обнимая Виолу и целуя ее

в губы. – Я почувствовал что-то щекочущее мой язык, еще на подходе. Что у нас в меню?

– Спагетти. Вернее, спагеттини с морскими гребешками. Я как раз смотрела по телевизору соревнование лучших ресторанных шефов Нью-Йорка и высмотрела один рецепт для соуса. Правда, пришлось поизворачиваться, кое-какие ингредиенты заменила на то, что оказалось под рукой.

– А под рукой у Виолетты Викторовны в этот день оказались: орех мускатный с острова Святой Елены, имбирь с берегов Янцзы и полынь с чернобыльского задворья…

– Боже упаси… Но, к счастью, нашелся сухой майоран. Он-то и сделал соус настоящей приправой для итальянской пасты. Иди, мой руки – и к столу.

– Погоди, Ключик, дай отдышаться и заодно помоги разрешить одну загадку. Помнишь, мы с тобой ходили на выставку немецких экспрессионистов.

– Да, примерно год назад…

– Там был один художник, очень выразительные рисовал портреты. Лица у него выглядели, как мясной фарш.

– Я знаю, о ком ты говоришь, но не помню его фамилию. Он мне не понравился. То есть этот стиль, будто с человека кожу содрали… такая окрошка из фарша, размякшего хлеба и… Кокошка! Представляешь, вспомнила. Его фамилия Кокошка. А почему ты спрашиваешь?

– У меня сегодня был один клиент… но не обижайся, я ему пообещал даже в общих словах нигде и никому не распространяться о его болезни.

– Это имеет какое-то отношение к живописи, к немецким экспрессионистам?

– Абсолютно никакого.

– Видишь, Жюлька, ты меня заинтриговал, а теперь секретничаешь.

– Нет, солнышко, я совсем не секретничаю. Тема просто малоприятная для общения. И скажу тебе честно, меня не так заинтересовал клиент, как его реакция на музыку, и я даже с некоторым бахвальством могу сказать, что совершенно неожиданно открыл в себе талант. Жалко одно – талант, как фотографическая карточка, проявился и исчез, не успев закрепиться в памяти.

– Маэстро, а не много ли у вас талантов? Знаток человеческих душ, стихотворец, что там еще… О! Прекрасный любовник… По-моему, этого на одного мужчину более чем…

– Слушай, во мне умер актер. Властитель влиятельных лож и взыскательных галерок. Зная мое равнодушие к традиционному театру, ты, конечно, можешь издеваться надо мной как угодно, но ты не поверишь… Я произнес монолог, вдохновленный музыкой Вивальди, а может быть, космосом… не знаю. Из меня выходили слова, которые в нормальном состоянии я никогда не произношу. В нормальном состоянии – это патетика, пижонство и нарциссизм. «Быть – или не быть… Куда, куда вы удалились… Молилась ли ты на ночь… Доколе Каталина ты будешь злоупотреблять…»

– Последнее – это уже не театр, а политика. Только прошу тебя, Жюль, не суйся в политику.

– Ключик, ты думаешь я шучу. Совершенно честно тебе говорю: я произнес монолог, не заглядывая в текст, не слыша суфлера. Зрители, вернее, один зритель плакал и ушел просветленный. О, если бы ты знала…