Ради безопасности страны - Вильям Козлов

— Лучшее лекарство от невезенья... — начал было Андрей.

— Коньяк, — вставил Михаил.

— Нет, друзья.

— Я вам благодарен за участие, — искренне сказал Михаил.

— Неужели у вас нет приятелей? — удивился Андрей с легким страхом.

— Смотря, кого считать приятелем.

— Того, кто к нам расположен.

Михаил задумался. Кто к нам расположен... Он к приятельству подходил иначе. Пожалуй, главным мерилом полагал способность человека отозваться на просьбу. Таких было немного. Но если подходить не так строго, если «кто к нам расположен»...

— Ну, вот перечислите своих друзей и знакомых, — предложил Андрей, и теперь в его улыбке была приметная легкость, допускавшая шутливость в разговоре.

— И знакомых?

— Если они к вам хорошо относятся.

— Димка Трубцов, приятель со школы. Левка Магиндович, университетский приятель. Таня Березова, дружил до женитьбы...

Неожиданно он насчитал восемь человек.

— А вы хандрите. У меня друзей меньше.

Они взяли по третьей рюмке. Бледные и крепкие щеки Андрея порозовели как-то аккуратненько и ровно, словно невидимый софит высветил их. Рот вроде бы еще больше покрупнел. Улыбка, обещающая смех, теперь не сходила с губ. И лишь серые глаза остались нетронутые коньяком.

Михаилу захотелось посмотреть и на себя, но зеркала нигде не было. Тогда он вгляделся в никель кофеварочной машины — на него выпучилась расплющенная голова с пучком под носом. Михаил улыбнулся в усы разморенно. Казалось, что коньяк, не задев сознания, растекся по телу истомой.

— С друзьями не унывают, — как бы подытожил разговор Андрей.

— Бывают и друзья бессильны, — неуверенно отозвался Михаил, потому что сейчас ему было хорошо.

— А знаете, кого я беру в друзья? Только романтиков.

— Я... тоже, по-вашему, романтик?

— Разумеется.

— Чем же?

— Детективы любят только романтики. И работа у вас романтическая.

— Разве? — сонно удивился Михаил.

— Кто в наше время занимается теоретической математикой...

Посетителей в баре прибывало. Тонно заиграл магнитофон, добавив Михаилу успокоенности. В конце концов, какой прок от этой математики? Ну защитится, ну станет кандидатом, ну добавят к зарплате каких-нибудь полсотни... А где та даль, которая виделась со студенческой скамьи?

— Не сомневаюсь, что все ваши приятели тоже романтики. — Андрей тряхнул головой, которая, поймав в полумраке отраженный свет бутылок, тускло блеснула прядками.

— Левка Магиндович преподает математику в школе, Мишка Красильников стал искусствоведом, Димка Трубцов подался в физики-гидроакустики, Танька Березова вышла замуж за директора магазина и теперь поплевывает в потолок...

Он перебрал всех, загоревшись оригинальностью идеи. И верно, у ребят оказались романтические профессии. Из ряда слегка выбивалась Танька Березова; впрочем, сидеть и плевать в потолок тоже неплохо, то есть романтично.

— Вы сказали, что лучший ваш друг — Трубцов?

— Да, Димка.

— По-моему, у него и самая романтичная профессия.

— Конечно, — удивился Михаил верности новой теории. — Димка вкалывает день и ночь, опускается на дно. морское, определяет следы кораблей...

— Древних? — не понял Андрей.

— Следы подводных лодок, — уточнил Михаил пониженным голосом.

— Зачем это нужно?

— Димка работает над прибором, который будет определять, когда прошла лодка, какая, куда и...

— Ладно, не будем об этом, — посуровел Андрей.

Они допили коньяк. Музыка и дым в баре крепчали. Рядом приткнулись к стойке четыре девушки, пугливо ждущие бармена, чтобы заказать по чашечке кофе.

— А я знаешь чего хочу? — спросил Андрей, опять утопая в улыбке.

Михаил покачал головой. Тогда Андрей вскинул руку и щелкнул пальцами на все веселое заведение. Бармен бросился к ним, оставив других клиентов.

— У вас есть водка? — весело спросил Андрей.

— Вообще-то не держим...

— А если очень хочется?

— Тогда другое дело, — ослаб от услужливости бармен.

— По большой рюмке водки и по бутерброду с красной рыбой...

Рюмки от кристальной чистоты водки и от ее ледяного холода казались выпуклыми линзами. Рыба лежала на белоснежной булке алой зарей. Андрей улыбнулся им:

— Михаил, выпьем и будем на «ты»!

На всех ребятах были смокинги, но ни одна рожа не подходила к подобным костюмам. Они окружили меня, улыбаясь, как улыбались бы змеи, умей они улыбаться... Я выхватил люгер — их морды опечалились, как у койотов, сожравших падаль.

В спортивной желтой куртке, которую он не снял, а распахнул широко и как-то нетрезво; в мокасинах, ступавших бесшумно, по-кошачьи; без шапки, со свободными лохмами волос; со взглядом, который вроде бы чего-то искал, но не находил... Михаил рассеянно брел по институту — по библиотеке, по коридорам и кабинетам. Казалось, он нигде не задержится, но его джинсовые ноги свернули в буфет. Кофе он выпил с обиженным выражением, словно выловил из чашки таракана.

— Поучились бы варить кофе в барах, — бросил Михаил буфетчице.

И пошел лениво и неопределенно, кивая знакомым. Во всей его фигуре был какой-то тайный вызов. Одни его не замечали — подумаешь, не разделся. Другие, заметившие, пожимали плечами непонятливо. Третьи, информированные, улыбались в пол. Четвертые, тоже информированные, сочувствовали...

Наконец случилась та встреча, ради которой Михаил, не признаваясь себе, и расхаживал по институту, — в коридорчике, зажатом книжными шкафами, он столкнулся с шефом. Небольшой, кругленький человек нервно поправил очки и сказал почти женским голосом:

— Мне бы хотелось с вами поговорить...

Михаил кивнул. Они пошли не рядом, а гуськом: маленький пожилой человек впереди, молодой и спортивный — чуть сзади. В кабинете шеф миновал свой рабочий стол и опустился на диванчик, в заросли разносортных кактусов. И превратился в гномика, скинувшего свой колпачок. Этот гномик вздохнул, избегая прямого взгляда гостя:

— Михаил Михайлович, разве что-нибудь случилось?

— Аркадий Семенович, а разве нет? — почти мгновенно бросил Михаил.

— Защиту вашей диссертации отложили всего на год...

— Всего? Мне тридцать лет!

— Вы же знаете, что ваш коллега Ивановский старше. Диссертацию пишет дольше...

— Старше, дольше... — перебил Михаил. — Еще скажите, что у него двое детей. Талант все решает, талант!

— Талант, — согласился Аркадий Семенович с неожиданной грустью.

Он смотрел на тонкие ноги молодого человека, туго затянутые в джинсовую ткань, на свеженькие мокасины с видной ему подошвой, потому что Михаил Линевский сидел нога на ногу, и хотел вспомнить, что они значат, — эти штаны и обувь несли еще какую-то дополнительную функцию, кроме согревания человеческого тела. Ах да, престижность — загадочное слово, так и не понятое им до самой старости.

— Михаил Михайлович, мне сказали, что вы обращались к директору института с просьбой сделать вас начальником отдела...

Лица Михаила как бы незримо коснулись, будто дунул кто, сильный и сказочный, — моргнули глаза, дрогнула кожа щек, и шевельнулся надгубный край усов. Но это был непроизвольный миг, ибо этот дунувший сразу пропал, точно испугался своей проделки.

— Обращался, — твердо подтвердил Михаил.

— А я? — тихо и удивленно спросил Аркадий Семенович.

— На пенсию.

— Вы меня... не любите? — старомодно спросил уютный человек, похожий на гномика.

Михаил Линевский улыбнулся откровенно, показав, что перед ним сидит не спорщик, не противник, не боец.

— При чем тут любовь? Разве вам неизвестна ориентация на молодые кадры?

— Скажите честно, Михаил Михайлович... Я хуже руковожу отделом, чем, к примеру, молодой Вербицкий?

— Даже лучше.

— Разве я хуже других веду тему?

— Да нет...

— Статей я пишу больше вашего. Не так ли?

— Так.

— Да я ведь еще пестую кадры, рецензирую рукописи, оппонирую, в редколлегиях сижу, уж не говоря о прошлых заслугах, которых у вас нет и неизвестно, будут ли. Выходит, я продуктивнее вас. Зачем же меня заменять вами?

— Вам шестьдесят три.

— Ага, — вдруг обрадовался шеф. — Если нашему отделу математическую тематику заменят на сексуально-производительную, тогда я первый сделаю вас начальником. Тут вы управитесь лучше.

И этот уютный гномик расхохотался с такой силой, что было непонятно, откуда ее столько взялось в этом небольшом теле. Он отвалился на спинку дивана и ерзал плечами, содрогая все кактусы. Михаил не видел его склоненного лица, лишь блестела гладкая, почти квадратная лысина, которую, казалось, стоило лишь накрыть шапкой — и смех бы захлебнулся.

— Вы же сами говорили про мой талант! — крикнул Михаил.

— И сейчас скажу, — мгновенно отсмеялся Аркадий Семенович. — Но талант обязан быть нравственным.

— А я, выходит, безнравственный? — Михаил постарался усмехнуться независимей.

— Знаете, за что вы меня не любите? За то, что я старый. А это, дорогой коллега, философия волка.